Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - [24]
Да, и вот уютная, тихая семейная атмосфера…
А счастлив ли Иван Михайлович???
2 [июля 1906 г.]
Сегодня был спектакль на кругу и танцы. Играли – невозможно… вне критики и разговоров… В антракте зажаривал оркестр балалаечников; после спектакля устроили танцы – под рояль.
На самый круг я не ходила: стояли с Жанной [Коонен] за решеткой. А там, перед самым нашим носом, сновали взад и вперед, бегали, плясали…
Страшно хочется спать – глаза слипаются, – оставляю продолжение на завтра.
4 [июля 1906 г.]
Вчера были у нас тетя [Милеина] и дядя Вася. Мы с дядей Васей отправились гулять. Вечером, когда пошли к речке, встретили Ивана Михайловича [Москвина]. Он шел, по-видимому, с купанья, под руку с Любовью Васильевной [Гельцер]. Я не сразу узнала его. Было темно… и только когда он прошел, я догадалась, что это [Иван Михайлович. – зачеркнуто] Москвин. Он тоже узнал меня, очевидно, потому что живо обернулся и долго смотрел мне вслед. Меня и обрадовала эта встреча и взбудоражила.
5 [июля 1906 г.]. Среда
Ездила в Москву.
Приехали поздно – страшно устала и тянет в постель, но хочу воздержаться. Посидеть подольше. Теперь без 10 минут 12. Досижу хоть до часу, а там и залягу. И писать села только затем, чтобы время убить, потому что, в сущности, нового ничего – ни внутри, ни вне меня… Впрочем, что-то вкралось – довольно часто лезут в голову воспоминания о былом, и главным образом о Грее… Отчего это – не знаю… Прошлое…
Как странно, у меня уже есть свое – прошлое… Сложное, запутанное, интересное, пожалуй, – с точки зрения психологической, но в общем, нудное, скушное, тоскливое…
(Сейчас написала «скушное» – Василий Иванович изумительно отчетливо произносит эту букву – ш – скуное…)
«Как посмотреть да посравнить…»146
Любовь… Теперь, когда я вспоминаю об этой… ?!?, меня охватывает какой-то ужас, и вместе с тем радостно и весело делается, что выбралась я, и уже, конечно, навсегда, из этого круга пошлости, лжи, обмана. Ведь это было первое серьезное чувство147… Чувство, которое должно было бы быть нежным, хрупким, чистым, как хрусталь… Боже мой, а у нас! С каким отвращением я вспоминаю наши разговоры! Чего бы я ни дала, чтобы забыть их. Какая пошлость, грубость, вульгарность! – Ужасно! А наши отношения!? – чудовищно-безобразные, нелепые и опять-таки пошлые, пошлые до бесконечности…
И так на всем, на всем!
И внутри, и вокруг [ничего. – зачеркнуто] полнейшее отсутствие чистоты, благородства, нравственной красоты…
Какая жизнь!! Какая темень!
Зато теперь… Как ясно, как светло на душе! Какие дивные, чистые мечты! Какие чувства!!!
Какая яркая, хорошая, полная жизнь впереди!!!!
И радость!! Какая большая радость на душе от сознания – что вырвалась я из какого-то страшного, грязного водоворота и никогда больше не потянет он меня к себе, не увлечет в свои тяжелые волны… Так сильно выросло и окрепло стремление к правде, чистоте, [желание. – зачеркнуто] жажда настоящих, красивых чувств, «чувств, похожих на нежные, изящные цветы»…
Да, началась для меня новая жизнь… И как, когда это случилось, что было толчком к этому перевороту – трудно даже сказать…
Очевидно – все же… – Дивный мой! мечта моя! Это он вытащил меня из страшной ямы и показал мне яркий огонек впереди!
Родной мой! Благослови тебя Создатель!
Я так сильно люблю его, что иногда душа вся раздирается.
9 [июля 1906 г.]. Воскресенье
Третьего дня справляли [мамину и папину. – зачеркнуто] серебряную свадьбу. Народу было мало, все больше родня… Молодежи почти никого… Скучно было и томительно до крайности148…
Сегодня приятный день: теплый и пасмурный…
Нездоровится – болит живот – по сему случаю сижу дома и чувствую себя хотя и нелепо, но хорошо…
Надела красную пикейную кофточку и живо вспомнила – первый вечер в театре – на репетиции «Детей солнца»149… Как я пришла… вся трепещущая, взволнованная… Уселась в зале и чувствовала себя смущенной до крайности. Из новеньких была я одна, и поэтому все взоры были устремлены на меня. Я видела, как перешептывались и говорили что-то обо мне, очевидно… Василий Иванович, когда я вошла в зал, был на сцене, а потом спустился вниз, стоял с Иваном Михайловичем [Москвиным] у суфлерской будки, и оба переговаривались и смотрели на меня… И я сидела ни жива ни мертва, ничего не чувствуя, не понимая…
На мне была эта самая красная кофточка, белый воротник и галстук150…
Боже мой! Как все это живо припоминается сейчас, как будто бы было всего несколько дней назад!!
10 [июля 1906 г.]
Распустили Думу – опять надо ждать резни151 … Как это тяжело!
Что-то будет?!!
На дворе темно, жутко…
Воздух сырой, холодный…
Небо осеннее, свинцовое – тяжелое…
Стучит сторож…
Медленно и протяжно бьют часы…
Что-то страшное и вместе с тем тоскливое и грустное…
Точно тихая, исполненная глубокой, красивой меланхолии мелодия льет свои тихие, грустные волны, охватывая болью и тоской…
11 [июля 1906 г.]
Все хожу и думаю152…
12 [июля 1906 г.]
Часто последнее время вспоминаю заграницу… Иногда часами брожу по полю, и все настойчивее и настойчивее лезут воспоминания о поездке, со всеми малейшими, пустяшными подробностями… И как живо, как ярко опять все переживается! Точно это было всего несколько дней назад… Так отчетливо чувствуются самые тонкие, едва уловимые ощущения… Иной раз иду, например, и так и кажется – подними я сейчас глаза, обернись по сторонам, и увижу знакомые магазины на «[
