Али Бабаев и сорок покойников - [19]

– Летят, однако.

– Летят, летят!.. – загомонили остальные.

– Стрелять по моей команда, – промолвил Кукун Кац. – Бить в лет. Помощникам – считать!

Белая пушинка падала с небес, спускалась к тундре, превращаясь в облачко, в облако, в тучу. Били сотни крыльев, сотни шей вытягивались вниз, сотни лап готовились погрузиться в темные речные воды. Огромная стая кружила над рекой и берегом, затмевая солнечный свет, оглашая воздух протяжным заунывным криком. На метель похоже, подумалось Бабаеву, на метель с живыми снежинками.

Зажужжали камеры журналистов.

– Готовься, Бабай, – прошептал Кукун. И сразу, тоже шепотом, скомандовал: – Огонь!

Бах-бабах! – раскатилось под небом тундры, и гуси, роняя перышки, посыпались вниз, шлепаясь друг за другом на берег. «Один, два, три… – усердно считали помощники, – четыре, пять, шесть… семь!» Кто-то промолвил: «Счастливое число!», а Гутытку громко восхитился:

– Ну глаз-ватерпас! – И добавил: – Так дед Мойше говорил.

– Господин Пегас, ваш очередь. Огонь! – Кукун махнул рукой.

Пегасов вытянул руки с ружьем, зажмурился, выпалил в белый свет и получил прикладом по челюсти. Стая возмущенно загоготала и ринулась подальше от пугающего шума. Берендейский, дождавшись команды, стрельнул дуплетом, поразил гуся в корму, но и этот единственный успех не принес ему радости: мертвый гусь шлепнулся в воду, и течение потащило его в Индигирку.

– Собирай добыча, – распорядился Кукун. – Возвращаемся.

Помощники – те, что помоложе – помчались к толпе, потрясая гусями.

– Семь! – вопил один.

– Бабай! – кричал другой.

– Все видели! – орал третий.

Берендейский с Пегасовым угрюмо молчали. Их соперник возвращался овеянный славой.

У первых юрт Талды-Кейнарска кандидатов поджидали Каквыргин и губернатор Яков Абрамыч.

– Пожалуйте на обед, – молвил Гыргольтагин с широкой улыбкой. – Холосый обед – печень олешка, и жаркое, и гусь тозе поджалим. Бычка в томате отклыть? Или завтлак тулиста?

– Не надо, – с мрачным видом буркнул Берендейский.

Обед, поданный в столовой школы, прошел в напряженной тишине, нарушаемой лишь чавканьем и хрустом разгрызаемых костей. Али Саргонович, памятуя о свидании с медведем, ел мало, решив, что оттянется за ужином у гостеприимца Каквыргына. У его конкурентов пропал аппетит, но их свита наворачивала так, что за ушами трещало – и оленью печень, приправленную морошкой, и тающие во рту языки, и жаркое на косточках, и гусей. Особенно спешили репортеры, глотавшие все с жадностью и профессиональной сноровкой. Они торопились, ибо близился их звездный час. Ни один коллега, оставшийся в Москве, не смог бы похвастать столь редким сюжетом, как схватка человека и медведя. Кровь журналистов кипела в предчувствии сенсации. Смертельная коррида за Полярным кругом! Драма в Талды-Кейнарске! Клыки и когти против ножа и рогатины! Три кандидата-матадора – коммунист, нацлиберал и темная лошадка независимый – против грозы арктических льдов! За такую запись даже CNN продала бы душу дьяволу, не говоря уж про российские каналы.

К трем часам площадь снова заполнилась людьми. На этот раз не было ни флагов, ни трибуны, ни разговоров и смешков, ни даже шушуканья. Последнее испытание обещало стать кровавым, и потому здесь присутствовали лишь полноправные избиратели от восемнадцати и старше. Никаких решеток, забора или иных ограждений на будущем ристалище не замечалось; люди просто встали широким кругом, пропустив вперед десяток мужчин с винчестерами и острогами. Казалось, талды-кейнары вовсе не опасаются медведя, будто заранее условившись с диким зверем, что рвать и когтить он будет только чужаков.

Берендейский побледнел, Пегасова била дрожь; похоже, они лишь сейчас сообразили, что медведь – не фантазия местных шутников, а суровая реальность. Надежда, что вместо медведя им подсунут медвежонка, таяла с каждой минутой – из прочного склада при магазине слышался жуткий рев, и дверь тряслась под напором могучего тела. Медведь бушевал и ярился; видно, не терпелось ему добраться до столичного мясца.

Бабаев, первый поединщик, стоял в окружении губернатора и своих помощников. Каквыргин Шульман и Гутытку маячили у двери склада; за спиной у каждого – вооруженные охотники. Рык медведя ненадолго стих, но потом зверь взревел с такой силой, что затряслась бревенчатая стена.

– Каким олужием будешь биться, Бабай? – спросил Шлема Омрын. Нож хочешь? Или топол? Или остлогу? Клепкая остлога, мой пладед с ней на кита ходил.

– Лучше весь причиндал бери, – посоветовал Кукун Кац. – Примешь зверя на острогу, остановишь, дашь топором по башке, а ножиком кишки выпустишь.

– До кишек еще доблаться надо, а это не плостое дело. Ой, не плостое! – мудро заметил Яков Абрамыч. – Ты, Бабай, лучше ему по лапкам тяпни, жилочки подсеки, а уж потом…

– Ошеломить его нужно, – перебил Шлема. – А чтобы ошеломить, спелва тополиком по носу, а после остлогой в пятку! Пятка самое чувствительное место!

Губернатор насупился.

– А я говолю, по лапкам, по лапкам! Ты, Шлема, молод еще со мной сполить!

– Так чего берешь? – снова спросил Кукун Кац, протягивая Бабаеву острогу с зазубренным лезвием.

– Ничего, – ответил Али Саргонович. – Ничего мне не нужно.