Алхимики - [95]

Имант схватил старика за руку и впился в него горящим взглядом. Склонившись еще ниже, он прошипел:

— Признайся, признайся мне во всем. Только этим ты спасешь свою душу от вечного проклятья, потому что надежды твои напрасны. Господь не отметит тебя, не обратит на тебе взор. Не сидеть тебе в числе праведных на небесном пиру. Дьявол поманил тебя и указал неверную дорогу. Но хочу, чтобы ты осознал: я здесь, чтобы твоя душа не погибла.

— Господин Имант, — попросил Виллем кротко, — не дадите ли мне еще воды?

Имант нетерпеливо сунул ему чашку, после вылил остатки из нее себе в рот. От резкого движения в горле у него хлюпнуло, и лицо налилось кровью. Не в силах сдержаться, он надрывно раскашлялся, потом, содрогаясь всем телом, упал на покрывало и прижался лбом к мягкой ладони философа. От напряжения на его губах выступила пена. Виллем Руфус наблюдал за ним с тревогой. Наконец он спросил, не следует ли позвать на помощь?

Сделав над собой усилие, Имант выпрямился и оттер рот.

— Телесная слабость — ничто, — побормотал он хрипло, — в сравнении со слабостью души. Первое мне от вас не скрыть, второго же не увидите никогда.

— Я вижу, — мягко заметил Виллем, — что недуг ваш терзает не только тело, но и душу. Страх перед болезнью порой мучительнее самой болезни. А вы, господин Имант стоите от смерти дальше меня, но страдаете куда сильнее. Поэтому вы здесь?

— Ошибаешься, старик, — сказал Имант. — Ни страдания, ни болезни, ни смерть меня не пугают. Это плата за наши грехи, естественная и неизбежная. И я приму ее с легким сердцем, если буду знать, что дело, порученное мне Господом, завершено. Я поклялся Ему; а если нарушу клятву, то меня следует сжечь, как худшего из преступников.

— Что же за дело? — спросил философ.

Имант скрестил руки на груди.

— Хочешь, чтобы я исповедался перед тобой? — спросил он надменно. Но тут его лицо приняло иное выражение. — Впрочем, — прошептал дознаватель сам себе, — разве это может навредить? Старик слаб, брошен, болен… он скоро умрет… А я тем вернее узнаю то, что известно ему…

Он подумал немного, потом произнес:

— Господин алхимик, наши судьбы столь различны, но в одном схожи: много лет назад и я, подобно вам, отказался от того, что могло составить мою земную славу. Будучи совсем молодым, я готовился принять монашеский обет в ордене святого Доминика. Мои склонности побуждали меня служить Господу в составе святейшей инквизиции. Мое честолюбие подталкивало меня к этому, ведь я знал, что со временем эта дорога может привести к епископской или кардинальской шапке, а то и папской тиаре… И все же я сошел с широкого пути, чтобы идти торной дорогой во мраке и тайне. Вы спросите, как это случилось? Нет? О, я вижу, вы знаете! Возможно, вы сами когда-то испытали подобное… Но вас соблазнил дьявол, меня же призвал Господь — он открыл мне Истину и повелел охранял людские души от страшного проклятья. Его навлекла на людей праматерь Ева, и ради искупления человек был изгнан из рая; но до сих пор многие не желают внять голосу Божьему и тянутся туда, куда им путь заказан. По злому умыслу или по неведению эти несчастные предают себя дьяволу, и тот ведет их к древу греха, называя его древом познания. Через них, нечистых, еретиков, дьявол все сильнее овладевает миром, через них ведет его к гибели. Слушай меня, слушай! Много лет я в тайне собирал книги и записи, водил дружбу с алхимиками, хотя почти все они были отъявленными мерзавцами и безбожниками, коих следовало бы уничтожить без жалости. Суфлеров я не трогал — надутые куклы, пустышки, они не представляли угрозы… Настоящий вред могли принести лишь те, кто искренне верил, что посредством алхимии можно обратить порчу, очистить душу и вернуть человека в прежнее райское бытие. И хотя я в душе был уверен, что подобное немыслимо, моим долгом было разыскивать безумцев, обладавших особым талантом, из-за которого они становились опасны. И я делал это год за годом, терпеливо и добросовестно роясь в навозе, чтобы найти жемчужину… выводил несчастных из тьмы, в которой они скрывались, и отдавал в руки правосудия. Я знаю всех алхимиков Фландрии и Брабанта, в других провинциях у меня есть осведомители, я получаю сведения из Франции, Италии, германских княжеств… И однажды мне в руки попала книга… «Manu philosophum»… Ты знаешь, о чем я говорю!

Виллем, слушавший внимательно, вздрогнул.

— «Рука философа»?

— Да, «Рука философа». Даже моих знаний оказалось недостаточно, чтобы постичь ее тайный смысл, но их хватило, чтобы понять — вот то, к чему вел меня Господь. Я должен был все узнать о ней. Книга была отпечатана в Гейдельберге; автор скрыл свое имя, но он посвятил ее «единственному брату Ротеркопфу» со словами «Caeci vident»[63].

Старик глубоко вздохнул, в его глазах блеснули слезы.

— Я помню, — сказал он взволнованно. — Я держал эту книгу в руках, но совсем недолго.

— Ты прочел ее? — спросил Имант.

— Да, в тот же день, когда мой друг Исаак принес ее мне. Это было давно…

— Человека, написавшего ее, звали Исаак?

— Исаак Философ — так он себя называл. Настоящего имени я не знаю. В Гейдельберг он пришел, кажется, откуда-то из Саксонии. Впрочем, не знаю… Мы сошлись в университете и три года были ближе, чем родные братья. Потом он ушел, и больше я его не видел.