28 октября 1854 года, месяца, который индейцы называют на своем языке Бинихамоквизис, то есть месяцем перелетной дичи, около 6 часов вечера небольшая кавалькада ехала по песчаному берегу большой реки, называемой rio Vermejo[1], которая, прорезавши льяно во всю его длину, впадает в Maranhao[2].
Эта кавалькада состояла только из трех всадников.
Тот, который ехал впереди, посматривая внимательно во все стороны, был не кто другой, как индейский проводник, которого можно легко узнать по цвету кожи и по покрою одежды.
Это был высокий, еще молодой мужчина с выразительными чертами лица; глаза его, глубоко запавшие, хищно сверкали и выражали лукавство, хитрость и фальшь, которые не располагали к нему; но индеец, который наверное знал это свойство своего взгляда, старался умерить блеск и скрыть его выражение притворным добродушием и напускной глуповатостью.
Этот человек был вооружен для войны; на луке его седла, рядом с мешком с медикаментами, висело его лассо; с другой стороны увязаны были свернутая цыновка, мешок со съестною провизией и длинный карабин; его нож и топор были заткнуты за пояс, легкий щит из лозы, обтянутый кожей ориньяла, висел на левой руке его, а в правой руке своей он держал длинное копье, оканчивающееся острием из рыбьей кости, пропитанной соком упаса.
Грива его лошади и круг его щита были разукрашены множеством волос, оскальпированных с людских голов, отвратительными трофеями, которые он с гордостью демонстрировал и по которым можно было узнать, что он был одним из славнейших воинов своего племени.
Сидя небрежно на своей лошади и полузакрывши свои глаза, качая головою, он притворился дремлющим.
Остальные два всадника ехали за ним на некотором расстоянии.
Из них младший был в мундире штаб-офицера английской армии и казалось был начальником второго; в них легко можно было узнать испанских американцев.
И действительно первый был полковник дон Дьего де Лара, адъютант президента Чилийской республики, имевший очень важное поручение к Техуельским индейцам.
Ему было не более 26 лет, он был высок и строен; у него была аристократическая внешность, которая внушала доверие; блестящий лазоревый оттенок его больших гордых и отважных глаз при пепельном цвете его длинных вьющихся волос, которые в беспорядке ниспадали на плечи, придавал выразительность этому столь редкому в Америке типу блондина.
Он был одарен светлым умом, чрезвычайной нежностью чувств и добрым сердцем; он привлекал своей кротостью всех, с кем сводил его случай.
Что же касается старого слуги, который ехал за полковником, то ему было около 50 лет. Он был высок и худощав, у него было отважное лицо; проницательный взор и хитрая улыбка. Это был настоящий тип тех драчливых, задиристых кутил и бреттеров креолов, которые всегда готовы вынуть свою шпагу, ухаживать за хорошенькими женщинами или выпить, не заплативши в пульперии[3], но которые между тем имеют прекрасный характер.
Этого человека звали Перрико; он привязался к семье Лара и в особенности к полковнику, который родился на его глазах и был предан этой семье всей душой; наконец дон Дьего весьма уважал его, потому что он открыл под грубоватой внешностью своего слуги самые добрые качества.
Этот человек был чрезвычайно веселого характера; он всегда готов был смеяться в самых серьезных и самых отчаянных случаях; часто он ободрял своего барина или шуткой, или каким-нибудь коленцем («lazzi»).
Между двумя этими людьми, поставленными судьбой в два столь различные общественных положения, непостижимым образом существовала неразрывная связь.
Отправившись в три часа ночи из Санта Роза де Лас Андес, наши путешественники остановились и ожидали, пока не спадет невыносимый полдневный зной, и в то время, когда мы встречаем их едущими вдоль берегов рио Вермейо, прошло не более двух часов, как они продолжили путь.
В этих местах не бывает сумерек; ночь наступает почти внезапно; так по мере того, как солнце склонялось к горизонту, небо равномерно покрывалось тенью и в то время, как дневное светило скрылось, наступила темная ночь.
Безмолвное до этого льяно, как будто бы пробудилось вдруг: задыхавшиеся от зноя птицы устроили громадный концерт, к которому по временам примешивались долетавшие из глубины непроходимых лесов кваканье каркажу и вой диких зверей, которые выходили из своих логовищ и сходились на берегу реки для утоления жажды.
На пути ли от Тихого океана в восточную степь или же на пути из Сан-Луи де Мендоса в Чили, перевалив за первые гряды Кордильер и оставив за собою далеко Templados с его умеренным климатом, его апельсинные, лимонные, тамариндовые деревья в цвету и двигаясь по бесплодным и каменистым тропинкам, которые извиваются вокруг вечных снегов, вы прибудете после восьмидневного тяжелого и чрезвычайно опасного перехода на окраину тех громадных верхних площадок, которые называют обыкновенно льяно, то есть долинами или луговинами.
Андские Кордильеры имеют наружность, которая не имеет никакого сходства с Пиренееми, Альпами, Апеннинами и всеми этими великолепными цепями гор, которые природа воздвигла в Старом Свете.
