Алексей Кулаковский - [18]

Ей было всего 34 года.

Только брат Иван да еще мать и остались у Алексея Елисеевича от родительской семьи…

5

Птенец вороны — ворона, птенец орла — орел. Так говорит якутская пословица, и справедливость ее остается незыблемой, как бы причудливо ни изменялись жизненные обстоятельства.

Разумеется, описывая в дневнике свой согбенный стан, вялую походку, обросшее баками и бородой лицо, тупое и пасмурное выражение его, Кулаковский шаржировал свой портрет. Но, с другой стороны, жизнь «за пазухой» у тестя, бесконечные разъезды по наслегам (тесть заставлял его совмещать пять писарских должностей) не могли не наложить отпечатка на облик Алексея Елисеевича. Можно говорить, что в каком-то смысле он возвращался в униженное состояние, когда, еще до поступления в Чурапчинскую школу, жил «вне сферы влияния русского языка».

Другое дело, что теперь Алексей Елисеевич возвращался в глубинку якутской жизни вооруженным достаточно серьезными знаниями русской культуры и русской литературы…

В конце 1900 года А. Е. Кулаковский по случаю бессонницы отправился на Амгу и несколько недель жил в Учае у матери.

В Учае соседом Кулаковских был пятидесятилетний Анемподист Яковлевич Аввакумов, по прозвищу «Ыт сыыhа», певец-сказитель, занимавшийся охотничьим промыслом. От Анемподиста Яковлевича Аввакумова и услышал Алексей Елисеевич поразившее его своей красотой заклинание хозяина леса, доброго и щедрого иччи Баай Байаная…

«Он (Байанай. — Н. К.), несомненно, дух леса со всем его содержимым, — скажет Алексей Елисеевич Кулаковский в своей работе «Материалы для изучения верования якутов». — Он живет в лесах, изобилующих всяким зверьем, потому если якуты рубят ближайший лес для жилья, то на это бесценное богатство он не обращает внимания, и поэтому не стоит утруждать его просьбой об уступке леса. Байанай на лес должен смотреть именно как на бесценок, ибо он сам создан фантазией народа, не понимающего ценности леса…».[43].

Байанай, сообщает А. Е. Кулаковский, всегда является охотнику, будь то во сне или наяву, в образе великана преклонных лет, в дохе и вообще в костюме охотника. Он очень добрый и великодушный и часто выручает людей от голодной смерти, посылая в критическую минуту какую-нибудь добычу…

Поскольку считается, что Байанай является ярым курильщиком, охотники оставляют ему в дуплах деревьев завернутый в тряпку табак…

«Байанай прост характером, и ему нравится, когда охотник радуется его дарам. Поэтому, стараясь угодить доброму дедушке леса, охотники прикидываются чрезмерно обрадованными… Придя с кабаргой домой, охотник обязательно делает вид, что кабарга не пролезает в дверь, и изображает, будто тешет топором косяки, чтобы расширить проход…

Певцы обращаются к Байанаям с пением в стихотворной форме, речь свою аллитерируют и ради этой аллитерации наделяют каждого из Байанаев таким именно орудием, местом пребывания или зверем, у которых только названия аллитерируются с именем данного Байаная…».

Но всё это Алексей Елисеевич Кулаковский напишет годы спустя, а в ноябре 1900 года — охотники выходили на промысел после Дмитриева дня (8 ноября) — молодой наслежный писарь слушал пятидесятилетнего Анемподиста Яковлевича Аввакумова, певшего:

С трудником из красной лисицы,

С кисетом из черно-бурой лисицы,

С кнутом из сиводушки,

С игрушкой из лесной бурой лисицы,

Широкая натура,

Многообразный распорядитель,

Все имеющий богач,

Господин Дедушка! —

и всё в нем замирало от восторга…

Разумеется, и раньше слышал Кулаковский, как поют охотники, собираясь на охоту, но высокая литературная красота этих заклинаний открылась ему только сейчас…

Ведь хотя и оказался Алексей Елисеевич, как в дошкольные годы, в якутской глубинке «вне сферы влияния русского языка», но слух его был очищен образованием, а душа разбужена русской культурой. Поэтому и слышал он и понимал то, что не слышал и не понимал раньше…

Благословенные дни мои настали.

Девять конских волос во всю длину класть,

Семи конских хвостовых волос распрямлением бросать,

Знаменательные дни наступили!.. —

писал Алексей Елисеевич, еще не сознавая, что не просто записывает песню Анемподиста Яковлевича Аввакумова, а создает новое литературное произведение.

Годы спустя Кулаковский скромно заметит, что его алгыс лучший из всех известных ему вариантов[44]. Однако эстетическая «завершенность», «сверхвариантная», как выразился исследователь, полнота выделяют текст Кулаковского из череды фольклорных записей, сделанных различными исследователями, превращают его в самостоятельное художественное произведение.

«Мы не должны рассматривать «Благословение Байаная» как простое переложение из жанра якутского фольклора, это действительно художественное произведение, созданное поэтом… — говорит Е. Е. Алексеев. — Бытовой алгыс Байаная, которым пользуются в народе, представляет собой только прошение охотника, он ждет для себя от духа только добычи. Кулаковским же создан художественный образ охотника, человека активного, обрисованы его жизнь, труд, характер, жизненные привычки, отношение к верованиям».

В справедливости этого суждения легко убедиться, сравнив «Благословение Байаная» с записью, сделанной С. А. Новго-родовым в 1914 году в Ботурусском улусе, то есть примерно в то же время и в том же месте, где писал Кулаковский.