Алексей Федорович Лосев. Записи бесед - [104]

1981

11. 7. 1981. Последнее время я сразу в нескольких делах понадеялся на себя больше чем имел для того действительных оснований. Получился целый ряд тревожных огорчений, хотя, признаться, в глубине души было и какое-то чувство успокоения: человек так любит определенность, предел, что рад даже сознанию предела своих сил и возможностей. Так или иначе, мне случилось и раз, и два подряд оттянуть свой приход к Лосеву. Как же было радостно увидеть, что они не сердиты! Лосев любезно меня выслушал, как он всегда слушает, даже с жадностью, крепко запоминая, — я рассказал о своих бедах с Петраркой. Они спросили почему-то об ученых степенях Ренаты, и когда оказалось, что таковых нет, то А. Ф. предложил мне самому написать за нее текст, и тему назвал: Юркевич, чистый идеалист, но совсем безобидный, в отличие от Соловьева и Розанова. Недавно я взялся писать о Розанове в «Историю эстетики», по наивности даже не задумываясь о том, какой злобой окружено это имя. Алексей Федорович посмеялся над моей неполитичностью и очень точно припомнил историю моего изгнания из трех высших учебных заведений, где я пробовал обучать молодых людей — Бог знает чему. Рассказывал он, как всегда, с актерским мастерством и создавая впечатление упорной, занудной наивности. Ни о чем плохом я студентам не говорил — так, получалось у него, отвечал я обследовавшим мою работу старшим преподавателям, — а только о политике и экономике, об экономике и политике.

Алексей Федорович тверже меня помнил, что завтра 29 июня, праздник святых первоверховных апостолов Петра и Павла, и прочел тропарь, «Апостолов первопрестольницы, вселенныя учителие, Владыку всех молите, мир вселенней даровати, и душам нашим велик) милость».

1983

15. 2. 1983. Лекция Лосева о мифе в малом зале Дома литераторов. Рената дала ей название «Борьба за миф». Первым говорил Арсений

Владимирович Гулыга. Рядом сидела Андреева-Выхристюк и, боюсь, слышала, как я сказал о риторике Гулыги каша. А. Ф., ему в этом году будет 90 лет, говорит, как всегда, вызывая, вытягивая зал, даря ему свою молодость:

Надо еще сначала приучить себя к мифу. К «Фаусту». А то мы, собственно, до сих пор относимся к нему несерьезно. Все говорят о мифах и никто не говорит, что такое миф. За этим словом большинству рисуется какая-то фантастика Гофмана. Ну и что толку? У Гофмана, конечно, полно мифа, но объяснения, что это такое, мы там тоже не найдем.

Мощная мифология «Кольца Нибелунгов» с золотом Рейна, с валькириями реальна. Это исступленное пророчество гибели капитализма. Когда золото поднято со дна и пошло по рукам, стало ясно, что пока оно не будет возвращено Рейну, не будет покоя. Вальгалла пылает мировым пожаром, потому что идет неудачная эпоха человечества. Тут у Вагнера невероятная мифология, революционная, провидческая; предрекается гибель мировой власти золота.

Или возьмем начало 20 века. Царят декадентство, эстетство. Но опять же, например, «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда — ведь это сплошная мифология. Пороки, чудом оставляющие нетронутой внешность порочного человека, отражаются на его спрятанном портрете. Искусство однако побеждает. Портрет в конце концов снова сияет своей нетленной высокой красотой, а человек видит себя чудовищно обезображенным своей отвратительной жизнью. Это конечно миф.

Продолжая свою пропаганду и агитацию, скажу и о русской литературе. Самая строгая, крупная классика в ней полна мифологизма. В «Медном всаднике» изваянный всадник начинает гнаться за несчастным бедным Евгением, и это полноценный миф. А Гоголь? А Лермонтов? А «Бесы»? Существует ли историко-мифологический анализ этого произведения? Дмитрий Дмитриевич Благой смог бы нам ответить на этот вопрос. А я не знаю. Я чувствую в этом романе что-то такое великое, что-то страшное и что-то крупное. Но проанализировать сам эту вещь я не берусь.

Ранний и поздний Гоголь, разве он не один и тот же? Если сказать откровенно, то можно ли считать «Мертвые души» произведением бытового реализма? Например, Собакевич. Да ведь это же душа\

Мертвая душа! Это, товарищи, мифология. Гоголь кружится здесь вокруг мифологии. А Тургенев? А Щедрин с фаршированной головой градоначальника? Голову чинили и удалось, починили. Это вам реализм? Мифология? Это одновременно и реализм и мифология! Да да да, одновременно!

Мало вам, может быть, Салтыкова-Щедрина? Возьмем Некрасова. Это уж не так далековато от нас. Как-то проходят мимо его произведения «Мороз-Красный нос». Напомню вам, о чем там идет речь. Роскошный зимний лес. Мороз хвалится: какая красота, всё блещет. А бедная женщина умирает в это время от тоски и от голода и от усталости. Мороз оборачивается ее мужем, и в этих объятиях деда Мороза несчастная женщина умирает. Бесправная забитая

уничтоженная женщина

погибает

умирает

замерзает.

Некрасов хочет донести до нас, насколько природа равнодушна к человеку. Как показать эту великую идею? А вот как! Через миф! И в «Железной дороге», там тоже покойники встают с мест. Они, покойники-то, лежат в могиле, сырые холодные голодные

столько потерявшие бесправные.

Они обличают мировую неправду. Тут же выкатывают вполне реалистическую бочку вина, кричат ура — а покойники-то рядом! Или возьмите «Кому на Руси жить хорошо». Там среди беспросветной жизни единственное утешение — скатерть-самобранка, опять же миф. Да мы ведь реалисты, мы соцреалисты! Но мы должны признать: рядом с реальностью в литературе живет миф.