Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка - [76]

Сославшись на занятость, Шляпников прямо с вокзала поехал в Таврический, где заседал Совет рабочих и солдатских депутатов. Таня и Николай Борисович повезли Александру к себе домой, на Кирочную.

   — Как у тебя хорошо, Танечка, — сказала Александра, оглядев знакомую обстановку. — Чувствую, что я наконец дома, в Петербурге.

   — Петрограде, Александра Михайловна, — перебил её с улыбкой Николай Борисович. — Мы уже забыли слово «Петербург».

   — Да, много воды утекло с тех пор, как ты была у нас в последний раз, — задумчиво протянула Щепкина.

   — Воды утекло много, а возвращаюсь я к тому же берегу. Интересные всё-таки бывают совпадения в жизни. Ваш дом был моим убежищем перед бегством за границу. И вот спустя восемь с половиной лет первое моё пристанище на родине — опять ваш дом. Когда видишь ту же самую мебель, стоящую на тех же самых местах, ещё чётче ощущаешь, какие громадные изменения произошли за это время и в моей жизни, и в жизни России, и в истории человечества.

   — Ну хватит философствовать, пора садиться за стол.

   — Извини, Танечка, ещё две минуты. Где у тебя телефон?

   — Там в передней.

   — Алло? Редакция «Правды»? Позовите, пожалуйста, товарища Сталина. Его нет? А с кем я говорю? Товарищ Молотов? Здравствуйте, Вячеслав Михайлович. Это Александра Коллонтай. Я только что приехала, привезла письма и статьи Ленина. Будут опубликованы послезавтра? Прекрасно. Оставьте, пожалуйста, и для меня место в этом номере.

   — Шурочка, разве ты с большевиками? — удивлённо спросила Щепкина, когда Александра вернулась в гостиную. — Ведь когда ты уезжала, ты была умеренной социалисткой.

   — За эти восемь с половиной лет я убедилась в правоте большевиков. Будущее за ними, а «умеренные»... они только «временные», — улыбнулась Александра, довольная своим каламбуром.

— Ты всё такая же неугомонная, — засмеялась Татьяна и, обняв подругу за плечи, подвела её к столу, заставленному всякой всячиной.

Утром следующего дня Александра направилась в «Правду». И хотя редакция помещалась на Мойке, она наотрез отказалась, чтобы Николай Борисович подвёз её туда на автомобиле.

— К длительным прогулкам я привыкла, а революционный Питер я ещё не видела никогда.

От переполнявшего её счастья Александра чувствовала себя пьяной. Перед глазами всё плыло. Она знала, что идёт по Кирочной, потом по Литейному, но ничего не видела перед собой.

Только выйдя на Невский, она очнулась от хмеля и впервые поверила, что всё это не сон. Вот такой она себе и представляла революцию, как праздник всеобщего счастья.

Улица, которую она всегда считала самой красивой в мире, сегодня была прекраснее, чем прежде. Всё здесь было необычно: и не по-питерски яркое мартовское солнце, и небывалое многолюдье в этот утренний час, и сказочная пестрота толпы, но самое главное — лица; люди улыбались, глаза их лучились счастьем свободы. Счастьем светились грубые крестьянские лица преобладавших в толпе солдат, и тонкие лица офицеров, и простоватые лица мещан. Всюду довлел красный цвет: банты, флаги, транспаранты. Даже к скипетру Екатерины Второй на памятнике возле Александрийского театра кто-то привязал красное полотнище. Весенний ветер развевал его, и казалось, сама императрица, улыбаясь, приветствовала революцию.

Однако на Невском чувствовался не только праздник революции, но и слышны были отголоски великой войны. За продуктами стояли длинные очереди. Блиставшие когда-то изобилием и роскошью витрины магазинов были пусты. Переполненные же витрины цветочных лавок и ателье дамского белья казались каким-то жутковатым диссонансом. Революции нужны были алые гвоздики и розы, а белые лилии, орхидеи и хризантемы оставались нераспроданными. Не было спроса на прекрасные парижские корсеты. Они были дорогие и жёсткие. Носившие их женщины давно исчезли из Петрограда. За несколько рублей можно было купить изумительные парики и шиньоны, которые бы стоили сотни франков в Париже, но в городе, где треть женщин носила короткую стрижку, они были не нужны...

В редакцию «Правды» Александра пришла, даже не почувствовав, что одолела такое большое расстояние. Её окружили товарищи: Сталин, Молотов, Каменев. Стали расспрашивать о настроениях рабочих в Европе, о Ленине. Александра дала им ленинские письма, а сама с жадностью набросилась на социалистические газеты.

Минут через сорок к ней вышел Сталин.

   — Мы ознакомились с письмами товарища Ленина. В завтрашнем номере они будут напечатаны, — сказал он, попыхивая трубкой. И, лукаво прищурясь, добавил: — Но в порядке обсуждения.

   — Но чего ж тут обсуждать? — удивилась Александра. — Здесь всё ясно написано: «Никакой поддержки Временному правительству. Вся власть Советам!»

   — Видите ли, Александра Михайловна. — Сталин продолжал попыхивать трубкой, но вместо улыбки из глаз его исходили желтоватые искры гнева. — Вы в Петрограде только со вчерашнего дня, Владимир Ильич не был здесь десять лет. А мы с товарищами не покидали Россию ни на один день. Быть может, наше мнение ошибочное и поверхностное, но мы считаем, что для перехода власти к пролетариату время ещё не пришло. Сперва должны укрепиться общедемократические свободы, а уже потом, после избрания Учредительного собрания, будет видно, насколько популярны большевики в народе.