Александр Шморель - [27]

После отбытия трудовой повинности зимой 1937 года Вилли начал изучать медицину в Боннском университете. В январе 1940 года его призвали на службу в вермахт в качестве санитара. В отличие от Ганса и Алекса, тянувших солдатскую лямку на Западе, Вилли воочию убедился во всех тех ужасах войны, о которых ребята знали лишь понаслышке: ему довелось побывать в Югославии, Польше и России. В январе он пережил тяжёлое отступление 4-й танковой армии из-под Москвы, в хаосе которого впервые во всей полноте столкнулся с реалиями боевых действий. В апреле он получил возможность продолжать обучение в университете и немедленно вылетел из Гжатска, где дислоцировалась его часть, в Германию. По прибытии в Мюнхен его зачислили во вторую студенческую роту, и за пару месяцев Граф успел познакомиться и сдружиться с Александром, Кристофом, Гансом и Софи. Постепенно расширявшийся круг друзей по давней традиции собирался в доме Шморелей. Здесь ребята читали и обсуждали теологические, философские произведения, играли на рояле, знакомились с русской литературой — переводной и в подлиннике — «для отдохновения души», как скажет потом Александр. И всё же, несмотря на тесные, доверительные отношения, ни Алекс, ни Ганс не считали пока возможным посвятить друзей в свою тайну.

Окрылённые первым успехом, Шморель и Шоль сочиняют вторую, а за ней третью и четвёртую листовки. За очень короткий срок — где-то между 27 июня и 12 июля, то есть чуть больше двух недель, «тайная почта» разошлась по адресатам. «Печатное производство» и «редакция» располагались в доме ничего не подозревавших родителей Александра. «При изготовлении и распространении листовок «Белой розы» второго и третьего выпуска мы действовали таким же образом, — давал показания Шморель, — поэтому и эти два выпуска я считаю моей и Шоля интеллектуальной собственностью, Мы делали их вместе. Мы вели себя в доме моих родителей, где у меня на третьем этаже есть собственная комната, так, что они не могли ничего заметить». Во всех четырёх листках немецкая «культурная нация» и интеллигенция обвинялись в том, что позволяли «безответственной и предающейся сомнительным влечениям клике властителей» править собой. По мнению «Белой розы», они становились пассивными соучастниками гитлеровских преступлений. «Немец, — гласила вторая листовка, — должен ощущать не только сострадание, нет, значительно больше: соучастие. Ведь своим апатичным поведением он даёт этим сомнительным людям возможность действовать, он терпит это правительство…» Призывы к пассивному сопротивлению, к просвещению окружающих о сущности «демона», «посла Антихриста» — Гитлера, приносящего в жертву молодое поколение страны, становились от листовки к листовке всё громче и настойчивее. В одном из текстов Александр сформулировал чёткое и ясное руководство к действию: «Смысл и цель пассивного сопротивления — свалить национал-социализм… Этому негосударству должен быть подготовлен возможно более быстрый конец: победа фашистской Германии в этой войне имела бы непредвиденные ужасающие последствия… Саботаж на оборонных предприятиях… во всех печатных изданиях, всех газетах, финансируемых правительством… Не жертвуйте ни одного пфеннига во время уличных сборов… Не сдавайте ничего во время сбора металлолома и пряжи!» Около года спустя, на первом же допросе в гестапо, Александр повторит эту мысль: «В то время мы видели в так называемом пассивном Сопротивлении и саботаже единственную возможность сократить эту войну».

Часть второй листовки, авторство которой историки бесспорно закрепили за Александром, стала единственным до 1942 года известным протестом немецкого движения Сопротивления против геноцида еврейского народа: «Нет, не о еврейском вопросе хотели мы написать в этом листке, не сочинить речь в защиту евреев — нет, только в качестве примера мы хотели привести тот факт, что с момента завоевания Польши триста тысяч евреев в этой стране были убиты самым зверским способом. В этом мы усматриваем ужасающее преступление над достоинством людей, преступление, которому не было равных во всей истории человечества. Евреи ведь тоже люди — как бы мы ни относились к еврейскому вопросу — и над людьми было совершено такое!» С детства, ещё с чаепитий генерала Сахарова в родительском доме, не переносивший антисемитских высказываний, Александр очень болезненно воспринял введение нацистами «расовых законов», обязательное ношение «звезды Давида» лицами еврейской национальности, погромы еврейских магазинов отрядами СС и штурмовиками. Друг Алекса, болгарин армянского происхождения Николай Гамасаспян, приехавший в Германию как раз в то безрадостное время, вспоминал реакцию Шмореля: «Сначала он рассказал мне об этом еврейском погроме, что это бесчеловечно, когда они не имеют права садиться в автобус, когда они должны ходить пешком, и всё это со звездой, с жёлтой звездой». Рассказы друзей и знакомых, побывавших в Польше и России, дополняли картину одного из ужасающих преступлений Третьего рейха против человечества. Довести свои знания до соотечественников, взбудоражить общественность, затронуть что-то в душе каждого немца — вот к чему стремились двое студентов, рассылая заветные письма сотням знакомых и незнакомых людей. «Мы не молчим, мы — Ваша нечистая совесть. «Белая роза» не даст Вам покоя!»