Александр Шморель - [28]

Распространение листовок совпало с массовыми бомбардировками немецких городов. То и дело воздух разрывал протяжный вой сирен. Не проходило дня без объявления воздушной тревоги. Первый грандиозный налёт на Кёльн в ночь с 30 на 31 мая 1942 года потряс воображение немцев. Тысяча бомбардировщиков превратила цветущий город в груду развалин. Теперь уже не только военные, но и гражданские цели становились объектом вражеских бомбардировок. Население городов было охвачено страхом, но ещё неизвестно, какой враг — в воздухе или в почтовом ящике, явившийся в виде «тайной почты», был для людей страшнее всего. Листовки «Белой розы» появлялись не только в Мюнхене, но и в его окрестностях, в небольших баварских городках. Позже они дошли и до Ульма, Штутгарта, Зальцбурга, Регенсбурга и Вены. Ганс и Алекс трудились не переставая, но со временем держать в тайне от друзей такой объём работы стало невозможно. По свидетельству Лило Рамдор, в начале июня в руки Трауте попала листовка, адресованная кому-то из её домашних. Некоторые цитаты из Лао-цзы показались ей подозрительно знакомыми. Совсем недавно она слышала эти самые слова от Ганса в аналогичном контексте! Вскоре и Софи, заглянув в подвал архитектора Эйкемайера в поисках Ганса, застала обоих друзей за работой. Она сразу же всё поняла и охотно вызвалась помогать. Так, волею случая, две девушки подключились к опаснейшему занятию, от которого Алекс и Ганс пытались оградить их столь долгое время.

Ребят заботили в первую очередь проблемы, связанные с множительной техникой — гектографический аппарат, приобретённый Алексом, был слишком изношен и явно не рассчитан на те нагрузки, которым подвергали его юные антифашисты. В силу различных причин конспиративного характера он часто менял «прописку»: Александру приходилось таскать его по городу в чемоданчике — из дома родителей в ателье Эйкемайера и назад. Иногда гектограф «останавливался» инкогнито на ночь у кого-нибудь из друзей. С пишущей машинкой проблем не было: её Алекс брал по мере необходимости всё у того же Михаэля Пётцеля. На первых порах не доверялась девушкам и отправка корреспонденции, коробки с «тайной почтой» Шоль и Шморель возили сами. Они же разносили запечатанные конверты по адресам или по почтовым ящикам. В задачу Софи и Трауте входила добыча расходного материала: бумаги, конвертов, марок. «Пора военного дефицита, — рассказывала мне Герта Шморель, обаятельная, бойкая супруга Эриха, — была в самом разгаре. Почти все товары отпускались с ограничениями: не больше нескольких килограммов, штук, пачек в одни руки. Каких-то вещей с начала войны в продаже не было вовсе». Отсутствие конвертов восполнялось сложенными определённым образом письмами — по типу полевой почты. Почтамты не отпускали больше десяти марок на человека. Для отправки сотен листовок девушкам приходилось обходить десятки почтовых отделений и покупать марки частями. С бумагой тоже были проблемы. В учебных заведениях её выдавали строго по норме. Герта хорошо помнит, что для выполнения домашнего задания каждый получал определённое число чистых листков. Поэтому любая попытка Софи и Трауте купить больше марок, взять больше бумаги вызывала ненужные вопросы, привлекала внимание и грозила провалом.

Одним из адресатов «тайной почты» был профессор философии Курт Хубер. Он родился в Швейцарии в семье немцев, которые несколько лет спустя переехали в Штутгарт. Остаточные явления перенесённой в детстве болезни искажали лицо, сказывались на конечностях профессора, наложили отпечаток на его речь, но не помешали ему добиться признания в области философии и музыковедения. В 1921 году в Мюнхене Хубер стал доктором философии, в 1926-м — получил должность профессора. С 1925 года по поручению немецкой академии он начал собирать старые баварские народные песни. Когда ему отказали в должности руководителя одного из подразделений Берлинского государственного института музыкальных исследований, профессор всё же получил возможность преподавать курс экспериментальной психологии, звуковой и музыкальной психологии в Мюнхенском университете. В 1940 году Хубер вступил в НСДАП, хотя впоследствии стал открыто высказывать своё несогласие с культурной политикой партии.

И Алекс, и Ганс слышали о профессоре Хубере. Он часто выступал на встречах, дискуссионных вечерах. Ещё в апреле Шморель довольно пренебрежительно отзывался о таких лекциях: «Сегодня вечером у фрау Мертенс выступает философ. Хубер из университета. Я не пойду — эта атмосфера мне последний раз что-то мало понравилась. Да и что я, собственно, забыл у какого-то философа?» Но при знакомстве Ганса с профессором впечатление стало иным. В июне друзья неоднократно встречались с Хубером. Одна из встреч проходила в доме Шморелей. Говорили и спорили о многом, но в те дни ребята ещё не были готовы открыто заявить о своей тайной борьбе. Для протокола Александр даст впоследствии нейтральные показания: «На встрече в квартире родителей в начале лета кроме проф. Хубера, брата и сестры Шоль, Лафренц и Шюттекопф был ещё доктор Генрих Эллерманн… Разговор шёл исключительно о культуре и науке. Политических или антиправительственных высказываний определённо не было… Родителей тогда не было дома, они уехали».