Александр Абдулов - [9]
Бременские музыканты & Со
Я вспомнил о том, что где-то я читал или слышал, что к актерам всегда относились как к довольно опасным безумцам. Их, допустим, даже не разрешалось хоронить на кладбищах. Актеров хоронили, как самоубийц, за оградой кладбища. Сашу похоронили на кладбище, там стоит немыслимым памятник, к которому приходят тысячи людей и дивятся на этот памятник, но, тем не менее, лучше бы ничего этого не было… А был бы просто Саша с его безумством и его длинной-длинной, я бы даже хотел вечной жизнью. Но нет, не так. И кладбище и памятник — все есть.
Про Сашу ходило множество всяческих легенд. Ну это и естественно, еще бы не ходило! Ну, во-первых, то, что он чудовищный пьяница. Во-вторых, что он жуткий развратник. А в-третьих, что он страшно, просто зверски корыстный человек. И устраивает из своего существования в кинематографе такой недостойный, алчный заработок всего, что можно и чего нельзя заработать. Как и все легенды, эта такая легендарная чушь, в которую преображается реальная жизнь реального человека. В частности, о заработках.
Саша строго разделял для себя два типа заработка, связанных с кино. Ну, во-первых, у него существовало совершенно гениальное изречение, которое я до сих пор помню и даже иногда им пользуюсь. Когда Саша очень уставал, он садился и говорил: «Боже мой, кто бы знал, как я ненавижу в жизни всего три вещи. Это кино, театр и телевидение! Ненавижу!..» Врал! Смешно и талантливо врал!
Та же самая история была с деньгами. В кино. В театре. На телевидении. Когда он верил в какую-нибудь историю, любил и уважал режиссера и любил людей, которые снимают эту картину, для него вообще не стоял вопрос денег. В какой-то из моих картин он снимался вообще бесплатно. В одной картине он просто сам для себя сочинил свою роль, и, конечно, он отказывался брать деньги за эту роль. Он говорил: «Это другое дело, я с тебя могу вычитать сценарное, но за актерскую работу я не могу, потому что это чистая моя самодеятельность». В какой-то картине он сказал: «Нет. Я не могу. Это неправильно, если я буду брать с тебя деньги, потому что это никакая не работа. Это — чистое удовольствие. А за чистое удовольствие брать деньги нехорошо и некрасиво».
Был он человеком доверчивым и очень хотел верить в то, что почти каждая работа, которую он начинает, закончится хорошо. Но в то же время он страшно и очень разочаровывался. Разочаровывался на третий, на четвертый или на пятый съемочный день. Он видел, что все его надежды абсолютно беспочвенны. Они рухнули. И тогда он становился невыносимым. Он запрашивал какие-то немыслимые, сумасшедшие гонорары в единственной надежде, чтобы его выгнали с картины. Но его никто с картины не выгонял, все говорили, что он просто ужасный человек, но что же делать, нужно ему платить бессмысленные и страшные гонорары. Но он эти деньги брал за бездарно проведенное время собственной жизни. И он был прав. Он был прав, это стоило того.
Он четко разделял и всегда говорил: «Есть вещи, в которых я участвую. В кино, в театре и на телевидении. Если эти вещи доставляют мне удовольствие, тогда я в них работаю и не думаю вообще ни про какие деньги. Мне абсолютно не интересно, сколько я за это получу. И есть вещи, в которых я зарабатываю деньги». И он это очень четко для себя делил. На него обижались, а не надо было бы этого делать. Потому что ему всегда было ясно, зачем идет актер на ту или иную работу. Что он за этим видит, на что он надеется, на деньги или на то, что какую-то часть своей жизни он проведет в соответствии с собственной душой и с ее представлениями о том, как должна быть устроена жизнь. Поэтому Сашина алчность носила такой интереснейший характер. Про алчность Саши еще расскажу…
Были мы с ним на Каннском фестивале. Жили в роскошной, чудесной квартире, даже не в гостинице. Квартира выходила на яхты, на море, такая вся многокомнатная, а мы с Сашей там жили вдвоем, в ус себе не дули и чудесно себя чувствовали. И мы на набережной встретили актрису, которая снималась у меня в фильме «Нежный возраст» — Олю Сидорову. И Оля, всплеснув руками, сказала: «Ой, мальчишки, я сейчас была в таком месте, куда я вас немедленно отведу. Это крупнейший модельер мира Пал Зилери, он участвует в Каннском фестивале как один из его организаторов и один из его спонсоров по тому, как будут одеты люди на этом фестивале». Потом она на нас так посмотрела и выдала: «Вы, ребята, одеты не очень… но он вас за две минуты оденет так, что вы все закачаетесь». И мы как завороженные, слегка пошатываясь уже от удовольствия, пошли за Олей. Пришли в какую-то огромную костюмерную, там нас встретило большое количество самых разнообразных людей, которые на нас стали примерять какие-то тряпки. А потом пришел какой-то начальник, а стоим в каком-то тряпье. Ни одно тряпье на меня с моими размерами не подходит, на Сашу тоже не очень идет. К нам приходит еще какой-то их начальник и говорит: «Боже мой! Боже мой! Какое счастье, что вы пришли к нам на эту вот примерочку. Конечно, есть один недостаток… Самый главный модельер и владелец всей этой прелести, — он обвел руками все эти шелковые фиолетовые рубашки, — вот он сейчас находится в городе Париже, там завтра будет великое биеннале Пала Зилери. И, конечно, если вы окажете ему честь и приедете на это биеннале, два таких человека, два таких звездных имени, то Пал Зилери будет счастлив, а самое главное, он оденет вас раз и навсегда с ног до головы на всю оставшуюся жизнь». Мы как-то задумались оба… Пал Зилери… Мы слышали, что есть какой-то Пал… И есть какой-то Зилери, но что вот так быстро мы столкнемся с ним внутри Каннского фестиваля и прогулки по набережной Круазетт, мы, конечно, никак не надеялись. Тем не менее, когда мы вышли, Оля сказала: «Это вы выиграли стотысячный лотерейный билет. Садитесь в самолет и поезжайте завтра в Париж к Палу Зилери. Только обязательно возьмите с собой большой чемодан. Пустой». И мы с Сашей пошли, на пути в свою чудесную квартиру зашли в рыбный ресторан, который мы называли «Морг», он таким сине-зеленым светом освещен и с жутко вкусными устрицами. Мы зашли, взяли устриц, заказали по-хулигански вместо белого вина водки, разлили по рюмочкам, и Саша сказал свое знаменитое «Да, конечно, к Палу Зилери ехать стыдно. С другой стороны, стыдно-то стыдно, а выпил рюмочку и не стыдно». Мы выпили по рюмочке, и на другой день мы уже летели в Париж с огромным пустым чемоданом. Два выдающихся идиота! Два кретина! По наводке Оли Сидоровой, которая тогда еще недавно закончила школу и только-только снялась у меня в фильме. И мы, ведомые духом Оли Сидоровой, приземлились в Париже и поперлись в какие-то роскошные отели, где должна была быть всемирная презентация Пала Зилери. Мы обошли за день штук десять роскошнейших отелей, куда-то нас пускали, куда-то нас вообще не пускали, говорили: «Нет, нет, нет, мы не можем».
