Альберт Швейцер. Картина жизни - [5]

Еще одно обстоятельство оказало бесспорное влияние на жизнь Альберта Швейцера. Дед Швейцер, как и все его братья, был одновременно и учителем и органистом, поэтому и отец Альберта Швейцера рано выучился играть на рояле, фисгармонии и органе. К удовольствию всей семьи, пастор Швейцер в часы досуга любил играть на клавесине, доставшемся ему в наследство от его тестя Шиллингера. Альберт Швейцер впоследствии рассказывал: «Он не был силен по части техники, но очень мило импровизировал». Дед Шиллингер интересовался не только игрой на органе, но и устройством этого инструмента. Стоило ему приехать в какой-нибудь город, как он тотчас отправлялся знакомиться с местными оргáнами. Альберт Швейцер признает: «Страсть к органу я унаследовал от моего деда Шиллингера».

Оставим в стороне вопрос о наследуемости дарований. Бесспорно одно: дарования непременно надо развивать. Когда Альберту Швейцеру исполнилось пять лет, отец начал обучать его игре на клавесине дедушки Шиллингера. Когда ему было семь, он поразил свою учительницу исполнением хоралов на фисгармонии. Восьми лет от роду он начал играть на органе, хотя ногами не доставал до педалей. А когда ему исполнилось девять, заменил как-то органиста во время богослужения. Орган, как и вообще музыка, стал не только его страстью, а частью его жизни. В процессе занятий музыкой проявилась его исключительная одаренность. Альберт Швейцер поведал о том, какое огромное впечатление произвел на него двухголосный хор: «...Я вынужден был опереться о стену, чтобы не упасть. Слушая эту двухголосную музыку, я кожей, всем телом ощущал блаженство. А когда мне впервые в жизни довелось услышать духовой оркестр, я чуть не лишился чувств».

И еще одно впечатление детства повлияло на Швейцера. Отец пробудил в нем интерес к Африке. Искра, запавшая в сердце ребенка, разгорелась ярким огнем. который не угасал в нем на протяжении всей долгой жизни и однажды побудил его принять великое решение. Разумеется, этого не мог знать, не мог даже подозревать отец. Каждое первое воскресенье месяца пастор Швейцер служил в Гюнсбахе особую — «миссионерскую» — обедню. С увлечением рассказывал он прихожанам о жизни и деятельности лютеранских миссионеров в Африке. Швейцер признался впоследствии: «Мой интерес к миссионерству зародился во время этих богослужений в Гюнсбахе».

Часто по воскресеньям отец читал своим детям мемуары миссионера Казалиса, работавшего в Басутоленде, и для этого даже сам перевел их с французского. Должно быть, не раз пасторские дети вздрагивали от ужаса, когда миссионеру приходилось переживать страшные злоключения при общении с непокорными тузeмцами — и лишь потому что он хотел превратить диких язычников в христиан^{3}.

Возникает вопрос: почему священник в каком-то глухом уголке Эльзаса, в небольшом селении в долине Мюнстера, так увлеченно и вдохновенно рассказывал и прихожанам, и собственным детям о работе миссионеров в колониях? Откуда это стремление «идти к дикарям», чтобы нести им слово божье? Может быть, собственная несбывшаяся мечта побуждала пастора Швейцера разжигать этот огонь в умах своих детей?

В начале восьмидесятых годов прошлого века колониальная истерия в Европе достигла своего апогея. Рассказы путешественников и исследователей стали предметом оживленного обсуждения в академических аудиториях и светских салонах, в конторах предпринимателей, казармах и министерствах. Газеты ежедневно публиковали новые сообщения из далеких тропических стран, суливших отважным сказочные богатства: казалось, надо лишь поехать туда и прибрать сокровища к рукам. Рассказы английского миссионера и исследователя Африки Ливингстона отличались необыкновенной живостью. А как захватывали читателей корреспонденции Генри Стенли, который по заданию одной британской газеты отправился в самое сердце Африки на поиски пропавшего Ливингстона и нашел его в Восточной Африке! В цивилизованной Европе, да и в Америке, наверно, не было человека, которого не взволновала бы эта история.

Вскоре вслед за учеными в Тропическую Африку потянулись люди совсем иного толка — дерзкие искатели приключений, а также специалисты, действующие по чужому приказу: все хотели захватить для себя как можно больше из сказочных богатств Африки. Расцвет промышленности в Европе создавал потребность в сырье всех видов. Это было начало «современной колонизации». Естественно, к делу были привлечены и военные. Им вменялось в обязанность покорить обширные территории, подчинив их власти своей страны. Начался беспримерный разбойничий поход, неслыханно беспощадный. И уж, конечно, неизбежно возникали споры между самими завоевателями. Поэтому Бисмарк созвал в Берлине конференцию, которая продолжалась с осени 1884 до весны 1885 года. В этой так называемой «конголезской конференции» приняли участие 14 развитых промышленных европейских стран, а также Соединенные Штаты Америки. Под предлогом урегулирования вопроса о свободе торговли в бассейнах рек Конго и Нигер в действительности были определены границы территорий, на которые претендовали отдельные государства, и достигнуто соглашение об этих границах. Угнетение иноземных народов было легализовано «конголезским договором».