Альберт Швейцер. Картина жизни - [4]

Здесь было бы уместно более подробно рассмотреть условия, в ту пору существовавшие в Эльзасе. После войны 1870 — 1871 годов Германия потребовала, чтобы в мирном договоре, заключенном 10 мая 1871 года во Франкфурте-на-Майне, Франция уступила ей Эльзас, а также значительную часть Лотарингии. Это требование было удовлетворено против воли большинства населения и уж, конечно, против воли тех жителей края, которые говорили по-французски. Для Эльзаса настали тяжелые времена. Трудно пришлось населению, которое, пострадав от войны, вынуждено было страдать и от политических конфликтов Германии с Францией. Победители рьяно взялись за дело: они преследовали все иноземное, не «исконно германское». А сопротивление эльзасцев «опруссачиванию», разумеется, не облегчало им жизни. Всех, кто не желал ассимилироваться, попросту изгоняли из страны.

Обнищание широких слоев населения усиливалось. В экономике Эльзаса и Лотарингии в сравнении с другими областями Германии царил застой. Владельцы капиталов не хотели рисковать своими деньгами в столь ненадежных районах. Мы не располагаем точными данными о числе людей, изгнанных из Эльзаса. Однако зарегистрированные в ту пору сведения о численности населения разных городов и общин дают представление о масштабе репрессий, обрушившихся на французские семьи Эльзаса. Кайзерсберг, к примеру, насчитывал в 1870 году около 3200 жителей. В 1880 году в городке проживало всего 2590 человек.

Проиграв войну, Франция переживала огромные трудности, Парижская Коммуна в марте 1871 года обнажила резкие социальные противоречия в стране, которая не могла вместить всех изгнанников из Эльзаса и Лотарингии. Большое число людей пытались переселить во французскую колонию Алжир. Министерство колоний охотно предоставило суда для перевозки желающих и по прибытии в Алжир выделило переселенцам земельные участки. Отчаянное положение прирейнских французов было Франции как нельзя на руку, появилась возможность усилить французское влияние в непокорной колонии Алжир. Однако многие из переселенцев так и не смогли привыкнуть к далекой Африке; лишившись родины, они после бесчисленных злоключений возвращались в Европу и тайно пробирались в родные места, где надеялись снова поселиться. Но они лишь умножали число обитателей приютов и богаделен и усиливали и без того страшную нищету. Никогда еще в Страсбурге не было так много приютов для бездомных, так много сирот и семей без крова, как в те годы.

Положение в Эльзасе служило постоянной темой разговоров для жителей Вогезов. Даже те, кто, отныне считаясь «подданными Германской империи», кое-как сводил концы с концами, не были застрахованы от бед, к тому же их удручали страдания бывших их сограждан, соседей или друзей.

То же самое, естественно, происходило и в доме гюнсбахского пастора. Маленький Альберт Швейцер в ту пору еще не догадывался о масштабах всеобщей беды — ведь его детский ум не мог осмыслить то, что произошло, но его чувства, его нравственный облик формировались в значительной мере под влиянием суждений взрослых и того, что он сам видел вокруг.

Но и другие впечатления детства оказали влияние на жизненный путь Альберта Швейцера. Лютеранская церковь выплачивала своим священникам в Эльзасе весьма скромное жалованье. В доме пастора Швейцера царила нужда. Альберт Швейцер впоследствии рассказывал: «Семью пастора с ее пятью детьми постоянно одолевали денежные заботы. Моя мать экономила решительно на всем. Как-то раз осенью она сказала, что я уже вырос из зимнего пальто, пора купить новое, но я воспротивился этoму. Конечно, я и вправду больше не мог носить старое пальто, а потому всю зиму ходил в летнем желтом костюме. Некоторые из моих соучеников зачислили меня в разряд голодранцев, которым не на что купить себе что-либо, и, уязвленный в своей мальчишеской гордости, я терпел это исключительно ради того, чтобы избавить маму хотя бы от доли забот».

И все же детям в пасторском доме жилось лучше, чем сыновьям и дочерям батраков и крестьян Гюнсбаха. Сверстники Швейцера не считали пасторского сынка «своим». Он был в их глазах барчуком. И это, наверно, не раз оскорбляло его детскую душу. Играл ли он с деревенскими мальчишками в лесу или на лугах у реки — он всегда ощущал между собой и остальными невидимую преграду. Однажды в дружеском поединке он одолел соученика, который был выше его ростом и до сей поры слыл самым сильным. Впоследствии Швейцер вспоминал: «Когда я уложил его на обе лопатки, он выдавил из себя: „Да если бы я дважды в неделю ел мясной бульон, как ты, я был бы таким же сильным, как ты!“» Швейцеру запомнился этот эпизод. Ведь и он знал по собственному опыту, что его родители не могли удовлетворить все желания детей. «Все это причиняло мне боль, ведь я хотел быть таким как все, и не хотел жить лучше других».

Отныне он изо всех сил cтарался ничем не отличаться от друзей, не выявлять социальных различий. Зимой он отказывался одеваться теплее своих товарищей, и даже отцовские оплеухи не могли заставить его изменить свое решение.

Воспитание, как известно, играет не последнего роль в формировании личности. В семье Швейцера считалось, что, зарабатывая хлеб насущный, необходимо при этом служить человеку. В служении обществу отец и мать Швейцера усматривали естественную и разумную цель. Так они и воспитывали своих пятерых детей. Не то чтобы принцип служения обществу беспрерывно подчеркивался, нет, просто это считалось чем-то само собой разумеющимся...