Аквариум - [36]
Письма (пунктиром)
«Привет! Помню-помню, познакомились на «Пилот.ру». Предлагаешь переписку? Поддерживаю!
В Праге? Нет, пока не приходилось. Прекрасна? Поверил бы, но предпочитаю проверять, ибо пристрастен. Пленен, понимаешь ли, Петербургом, привязан почти до помешательства. Приезжай — покажу Петропавловку, памятник Петру Первому, проспекты и площади…
Пока!»
«Привет! Прочитал о прогулке на Петршин. Проникновенно пишешь! Прямо почувствовал, как покачивается в поднебесье подъемник и пахнут пионы в парке; представил, как поклонялись Перуну предки-„паганцы“… Приехать, что ли, погостить? Познакомимся поближе…»
«Получил портрет. Признаться, и не помышлял, что переписываюсь с прелестнейшей представительницей прекрасной половины. Профиль — ну просто Психея с полотен прерафаэлитов! Не преувеличиваю, правда».
«Погода по-прежнему плохая. Пришел с почты; промок. Послал Пастернака, как просила, и положил пару пустячков в подарок. Поужинал и вот пишу письмо. Приятно пообщаться, пусть и посредством проводОв».
«Позволь поблагодарить: получил посылку и уже прочел „Превращение“. Парадоксально, пугающе и… пронзительно. Перехожу к „Процессу“. Потрясающий писатель, и притом, как пишут в предисловии, по-особому, почти паталогически привязанный к Праге. Прекрасно понимаю подобное…»
«В путь! Полон предвкушения, но попутно — не поверишь — переживаю, как подросток. Поразительно: полжизни провел в поисках половины — и вот, пожалуйста, „паутиной“ поймал. Прослышат приятели — пойдут потешаться. Ну и пусть».
«…Переполнен печалью, а память подсовывает порцию за порцией: поезд, пограничники; на пыльном перроне — Психея во плоти: пурпурное платье, походка парящая; пожатие пальцев; пиво „У Пинкаса“, павлины в парке… Проклятье! Превратиться бы в птицу, пролететь над переулками, площадями, пересечь Прибалтику, Польшу… Пожалуйста, приезжай поскорей!»
«Полночь; потрескивает пламя в подсвечнике. Подушки на постели по-прежнему примяты: не притрагивался, чтобы не погубить призрачного присутствия. Поминутно, как полоумный, проверяю почту, но пока — пустота: поезд еще не прибыл в Прагу».
«Не приедешь на праздники? Практика? Понимаю. Но ведь планировали пожениться через полгода…»
«Покинуть Питер? Пожалуйста, не проси! Прозвучит пафосно, но поверь: пересаженный на пражскую почву — не приживусь, погибну — без порталов Претро на проспекте Петроградки; без пасторального Павловска и помпезного Петродворца. Прадед похоронен на Пискаревке… Прости. Пасынком Прага не примет, а по-другому не получится».
«Прячу постыдные покаяния, как параноик, пишу в пустоту — полуписьма, полудневники — в попытках переосмыслить прошлое. Подвиг ли — пуповину порвать? Предательство ли — ради Психеи Петербургом пожертвовать?»
«Продаешь подвенечное платье? Правильно, пусть подружке послужит; портрет-то, потомкам на память, получился превосходно, правда? Почему пишу? Привык, понимаешь. Приди же поскорей! Так просто преодолеть последнюю преграду — переступить порог. Пойдем поужинаем в „Парижском“?»
Свадебное путешествие
Дэвид закинул чемодан на багажную полку и, отдуваясь, плюхнулся на свое место у прохода. Оба соседних сиденья до сих пор пустовали, хотя сам он вошел в салон почти последним. Закатное солнце било в иллюминатор — проклятущее солнце, до чего жарко у них тут, подумал Дэвид. Три дня показались вечностью: субтропическая духота, да еще скука смертная; ну, что есть в этом городишке, кроме пляжей? Гигантская креветка из бетона? Если б не родители, он бы в жизни в эту дыру не поехал.
Опустив пластиковую шторку до половины, Дэвид вытер салфеткой лицо и углубился в глянцевый журнал авиакомпании. По проходу деловито сновали стюардессы, захлопывая одну за другой дверцы багажных полок. Пассажиры на соседние места так и не пришли, а значит не придется то и дело вставать, чтобы пропустить их в туалет. Наконец загудели двигатели, и дальше покатилось уже привычное: выруливание, разбег, взлет. И как здесь только люди живут, снова подумал Дэвид, в то время как Баллина с ее сонными домиками среди тропической зелени стремительно уходила вниз. Вот уже не видно в бойнице окна ничего, кроме ослепительного-синего неба, и можно выпить холодной колы и взяться за газету с кроссвордом. Спешить некуда: еще больше часа.
Кажется, его разморило, и он задремал, а когда открыл глаза, иллюминатор был тёмен и пуст, а салон мерно вздрагивал от торопливых шагов стюардесс. Как лошадки, подумал Дэвид спросонок и тут уже очнулся окончательно. Самолет начал крениться набок, разворачиваясь перед заходом на полосу. «Смотри, смотри, — говорил кто-то, невидимый за спинкой кресла. — Сейчас он появится!». Торопливо отстегнув ремень, Дэвид перебрался на сиденье у окна — и как раз в этот момент из черноты внизу выплыла россыпь огней. Он уже знал, что будет дальше, и со снисходительной усмешкой прислушивался к возбужденным голосам впереди, но и его не миновал восторг, когда показалась выгнутая спина сиднейского моста над разноцветной гладью бухты. Город стремительно рос, и как звезда-гигант притягивает планеты, так и он тянул их к себе, ненасытный, алчущий нового, чтобы растворить в ущельях Сити, переплавить в духоте клубов и выбросить, оглушенных, на песок Бондай-бич. Куда сейчас? — подумал Дэвид, когда самолет коснулся земли. Домой идти не хотелось: не для этого существует субботний вечер в Сиднее.
«Долгое эдвардианское лето» – так называли безмятежное время, которое пришло со смертью королевы Виктории и закончилось Первой мировой войной. Для юной Делии, приехавшей из провинции в австралийскую столицу, новая жизнь кажется счастливым сном. Однако большой город коварен: его населяют не только честные трудяги и праздные богачи, но и богемная молодежь, презирающая эдвардианскую добропорядочность. В таком обществе трудно сохранить себя – но всегда ли мы знаем, кем являемся на самом деле?
Семья — это целый мир, о котором можно слагать мифы, легенды и предания. И вот в одной семье стали появляться на свет невиданные дети. Один за одним. И все — мальчики. Автор на протяжении 15 лет вел дневник наблюдений за этой ячейкой общества. Результатом стал самодлящийся эпос, в котором быль органично переплетается с выдумкой.
Действие романа классика нидерландской литературы В. Ф. Херманса (1921–1995) происходит в мае 1940 г., в первые дни после нападения гитлеровской Германии на Нидерланды. Главный герой – прокурор, его мать – знаменитая оперная певица, брат – художник. С нападением Германии их прежней богемной жизни приходит конец. На совести героя преступление: нечаянное убийство еврейской девочки, бежавшей из Германии и вынужденной скрываться. Благодаря детективной подоплеке книга отличается напряженностью действия, сочетающейся с философскими раздумьями автора.
Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.