Аквариум - [65]

Он улыбнулся и положил руки мне на плечи:

— Спасибо. И я тебя тоже. Только тот, кто знает, что такое стиль, может его распознать.

Дама-агент пришла в восторг от его находчивости и залпом осушила бокал.

Скоро я опять остался в одиночестве. На подобных мероприятиях люди постоянно перемещаются: каждые несколько секунд гости обшаривают взглядом соседние группы, выбирая, к кому бы еще подойти. Я продолжал сидеть, наслаждаясь этим зрелищем и приветствуя тех, кого знал, взмахом руки.

Оркестр заиграл другую мелодию, и некоторые гости пошли танцевать. Я старался на них не смотреть. Зал был набит чуть ли не битком, и, решившись покинуть место, пришлось бы довольно долго продираться сквозь плотные ряды людей. Да и вид парочек, как правило, вызывает у меня отвращение, потому что большинство — по крайней мере здесь, в Берлине, — совершенно не умеет танцевать. Глупее всего то, что моя неприязнь к плохим танцорам смешана с восхищением. Их неуклюжесть пробуждает во мне жалость, хотя они, конечно, сами виноваты в том, что выставили на всеобщее обозрение свои глупые лица и заученные движения, но если я замечаю кого-то, кто, несмотря ни на что, решается все же подставиться сарказму эстетов, я уже не могу отвести глаз.

В просвете между танцующими я заметил женщину, которая двигалась мягко и красиво. Я цеплялся за нее взглядом, чтобы не натолкнуться случайно на один из описанных ужасных образчиков человеческой глупости, но другие тела постоянно заслоняли ее от меня. Она танцевала выразительно, хотя вроде бы была погружена в себя или же именно поэтому. Лицо скрывалось за занавеской светлых волос, как носили в семидесятые. Вытянув руки перед собой, она вращала бедрами, и это движение эхом доходило до ее плеч. Вот и все. Я встал. Может, с другого места мне будет лучше ее видно.

Я протискивался мимо грудей, рук, животов и спин, вдыхал запах алкоголя, духов, сигарет, пряностей и наконец в состоянии, уже близком к панике, увидел свободный стул возле барной стойки. Отсюда было лучше видно танцующую женщину: теперь она была гораздо ближе, в самой середине моего поля зрения. Я заказал еще вина: недопитый бокал оставил у стены, потому что боялся по пути расплескать вино на одежду, — и тут увидел ее лицо: это была… Джун.

Мне пришло в голову, что, наверное, буддисты всю жизнь мечтают испытать такое ощущение, как я в тот вечер, продираясь между людьми к выходу, хоть и поспешно, но без всяких признаков паники. Полнейшая пустота внутри. Никаких чувств. Я подошел к машине, сел и поехал туда, где брал ее напрокат, потом припарковался, забрал багаж из камеры хранения, расплатился, взял такси и даже поговорил о чем-то с водителем. Заплатил ему, вышел из машины, захлопнул дверцу, поднялся по лестнице, открыл входную дверь, зажег свет, снова выключил его, ощутил запах лимона, оставшийся после визита мадам Плетской. Не глядя в окна напротив — я ведь знал, что там темно и никого нет, — бросил вещи на кухонный стол, отправился в спальню и прямо в костюме и ботинках улегся на свежезастланную постель.

Долго лежал и смотрел в потолок. Ждал, пока появится хоть какое-нибудь чувство. Ярость, горе, разочарование или отчаяние — любое.

Первым возникло чувство вины по отношению к мадам Плетской, к чьей работе я не проявляю должного уважения, позволяя себе валяться на кровати в уличной обуви. Я снял ботинки. И снова стал ждать.

Вторым пришло презрение.

Не ярость, к чему я, откровенно говоря, готовился, и не разочарование, и не мысль о неизвестной болезни, нет. Презрение к себе самому. Ты это заслужил, думал я, так, мол, тебе и надо, тем, кто ведет себя, как обезьяна, место в зоопарке с бананом в лапе или с веревкой на шее в лаборатории.

Нужно было что-нибудь сделать. Я встал, подошел к компьютеру, включил его и написал Карелу: «Прости, что я убежал. Личная катастрофа. Чтобы рассказать, потребуется дня два». Отослав электронное письмо, обнаружил на сервере три сообщения от Джун.

Первое: «Барри, ты где? Программа у меня работает, но от тебя ничего нет. Не хочу быть назойливой, но мне почему-то немного страшно. Ты говорил, что объявишься сегодня вечером, а сейчас уже ночь. Ты не вернулся в гостиницу?»

Второе: «На следующий день, половина одиннадцатого утра. Я начинаю бояться. Не знаю, что со мной будет, если я тебя потеряю».

Третье: «Ты сердишься на меня? Я сделала что-то ужасное? Я очень страдаю».

Нет, сказал я себе, ты ничего ужасного не сделала, тогда еще нет. Хотя, возможно, до колик посмеялась над моей глупой доверчивостью, потом пригласила нескольких любовников — за деньги ведь можно получить все, — бродила в свое удовольствие по «Галери Лафайет» или заглянула в «Армани» узнать, что у них новенького. «Свидетель» — из дома, и кошка на свободе.

Поначалу я хотел ответить, но не удавалось выдержать достаточно ледяной тон. Лучше вообще не стану ей больше писать. Выключая компьютер, я наконец ощутил что-то вроде отчаяния. В животе заурчало, и вскоре я стоял над унитазом и освобождался от всего, что во мне накопилось за время моего путешествия. Вот теперь все.

Мне вдруг захотелось убежать, снять комнату в гостинице, только не быть с ней рядом, не смотреть в ее окна, не видеть, как она вернется домой и усядется в инвалидное кресло. Но я никуда не пошел. Потому, наверное, что перспектива столкнуться с Джун на улице пугала меня еще больше.