Акука - [37]

Мы и не догадывались, что в деревне может быть такая бедность, почти нищета.

Иногда дочь бродила одна. Уходила от палатки далеко, не боялась. Как-то прибежала испуганная:

— Пал, в осоке кто-то косой машет.

— Косарь, наверное, кто же ещё?

— Нет, не знаю,

— Пошли, поглядим.

— Я боюсь.

— Мы осторожно.

Алёна долго вела меня вдоль берега еле заметной тропинкой. Наш песчаный откос плавно и незаметно перешёл в заболоченную пойму Дриссы. Пойма поросла осокой, камышом и аиром. Сосновый лес прижал её к реке.

Где-то действительно косили.

Мы вышли на опушку, спустились в кустарник перед осокой.

— Пап, кто это?

В осоке слышится шелест, угадывается движение косы. Над кустарником маячит голова в засаленной кепке.

— Кто это? — снова спросила дочь.

— Как кто? Человек.

— Такие люди не бывают…

Тихо, не показываясь из зарослей, проходим вперёд, поближе к косарю.

В воде стоит человек лет пятидесяти в белой рубахе навыпуск и неуклюже машет косой. Левое плечо выше правого. Косовище — ручка косы — торчит справа под мышкой. Ноги не переставляет, а с трудом выдергивает из шаткой почвы. Лезвие косы ходит не совсем плоско, а сверху вниз, захватывает мало. Срезанная осока ложится под ноги в воду.

Я подбираюсь ещё ближе. Теперь вода мне выше щиколоток. Дочь остаётся на прежнем месте, не подходит.

У косаря ниже плеча нет правой руки. Левую ногу выше колена заменяет деревяшка. И он косит! Косит, стоя в воде, острую, как коса, осоку. Здесь всякая трава в корм.

Протез-деревяшка чавкает при каждом взмахе, скрипит кованым ремнём-креплением. Ладонь здоровой руки впаялась в лучек — перехват посредине косовища. Конец косовища, прижатый к телу остатком усеченного предплечья, ворочается под мышкой, норовит вывернуться. Коса не звенит, ноет. Но человек косит. Косит, потому что косить больше некому. Как на войне: кто, если не ты?

Не было тогда в Белорусских деревнях целых мальчишек и мужиков. И не могло быть. Кого война не унесла, тех искалечила. В старину говаривали: «Наш инвалид без пороху палит».

Почудилось, будто здоровая рука инвалида сжала моё сердце. В голове загудели, завыли в голос изнуряющие строки стихотворения молдаванина Григоре Виеру «Возвращение». Они о женщине. Они о том же:

Его жена была ангелом,

летающим вокруг него

на белоснежных крыльях,

когда он сеял поле

и ходил за деревянной сохой,

или опрокидывал леса.

Но однажды

он ушёл на войну,

и тогда,

глядя на осыпающуюся пшеницу,

она превратила крыло в косу.

А когда он вернулся

в свинцовом закате

с медалями во всю грудь,

он узнал в деревянной ореховой ручке

окровавленное крыло.

И впервые в жизни заплакал3.

Я вернулся к дочери, обнял её и сказал шепотом:

— Это человек, крестьянин. Он снова научился косить,

Подойти к косарю мы не решились. Глупо, конечно. Но дочь боялась, а мне было стыдно…

Об этой встрече я рассказываю теперь внуку. О стихотворении молчу. Думаю, рано ему.

По радио пятый раз слышим «Прощание славянки» и, наверное, десятый — «День Победы».

Душа

Отправляемся за земляникой. Внук скачет впереди на палке. Это самолёт.

— Дед, когда я взлетаю, у меня самолёт шипит, как чайник, который приготовился закипеть.

— Вперед гляди, лётчик!

Тропинку перегородила мёртвая ель. Она умерла два года назад, упала стволом на собственные лысые лапы, как впечаталась. Рухнуло еловое тело на свои ветви-ребра. С жестоким хрустом вонзились они в матушку землю, только эхо по лесу раскатилось, как от выстрела. А у меня мурашки по спине.

Лежит ель, истлевает среди живых собратьев, как уцелевший, не растасканный волками и енотами скелет кабана или лося.

И всё же тысячью семян за многие лесные годы ель возрождалась и возрождалась в потомстве.

— Мам, я раньше жил в космосе, а потом прилетел на землю? — спрашивает внук. Видно, вспомнил что-то из «Маленького принца».

— Правильно, — соглашается Алёна, — твоя душа жила в космосе, а потом прилетела, вселилась в твоё тело и ты родился.

— Давно?

— Четыре года назад.

Мальчишка ещё не привык, что ему четыре года, и часто проверяет нас и себя.

— А когда ты умрёшь, — продолжает Алёна, — твоя душа снова улетит в космос.

— Значит, я так и буду всегда умирать и родиться?

— Да.

— А вот, когда человека убивают на войне, его душа улетает навсегда, — говорит внук. — А если умирает сам, то переселяется в другого человека. Поэтому людей нельзя убивать.

Много вопросов задает Антон, никогда не выключается. Но что такое душа, не спрашивает. Значит знает?

Идём за земляникой.

У белого человека

Люблю рыбачить у старой водяной мельницы. Мельница пристроилась в низине, заросшей орешником. От моих Шилишек она в двенадцати километрах. Плотина перегородила узкую речушку, вытекающую из озера. Хорошо, покойно: знакомо плещется вода, с утра распевают в мокрой тени дрозды и отлично берёт щука.

Было время, со всей округи текли к меленке подводы с солнечным зерном. И была одна забота: работа до пота! Было время…

Теперь редко пекут домашний хлеб. Хлеб покупают в магазине. И сельские мельницы заснули. А надумает кто зерно смолоть — едет в поселок. Здесь гудит электрическая мельница. Говорят, размалывает быстрее и тоньше. говорят…

Мало ли, что говорят. А я и сегодня будто вдыхаю сладкий, клейкий запах тёплой перламутровой муки. Есть у человека память на запахи. У меня долгая память на тёплый мельничный дух. Долгая…