Акука - [38]

Когда я впервые оказался у плотины, здесь жил седой мельник да его белый кот — будто в муке оба! И жила с ними память о большом деле, о белых работных днях.

Бывало, залюбуешься дружной парой. Белый человек сидит на каменном порожке. А порожек, как и положено, — отслуживший век мельничный жернов. Вот лежит у белого старика на шее, раскинулся от плеча до плеча, как живой воротник.

Старик покуривает да на заросшую дорожку к мельнице глядит. Кот ему в ухо мурлычет и своим остреньким ушком подёргивает.

— Добрый день, дедушка Пятрас!

— Добрый…

— Погода нынче хороша!

— Хороша…

Вот и весь наш разговор. День не виделись или полгода — разговор один, ни длиннее, ни короче.

Молчуном мельник стал после смерти жены. Есть у него взрослые дети, живут в Молетае. Уговаривают отца бросить мельницу, переехать в город. Старик не желает об этом слышать: «Моя жизнь здесь».

Мельник докуривает, встает, чуть поднимает затвор плотины, спускает воду из запруды.

Меленка подливная, вода течёт под огромное деревянное колесо, сырое и мшистое. Жернов лениво страгивается с места, тяжело стучит. Пошло колесо! Быстрее, быстрее пошло и вот раскрутилось.

Над мельницей плывет стройный гул. Домик дрожит, с его крыши съезжает солома.

Мельник вдыхает, как пьёт, воздух любимой работы и снова усаживается на порожек. Кот потягивается и привычно наваливается на загривок хозяина.

Что из того, что никто не привёз зерна. Мельник глядит на живое колесо и еле заметно ухмыляется. Он всё равно счастлив. Колесо идет, жернова поют, кот мурлычет. Мельница живёт, пусть и без зерна.

Ах, как красиво молчит белый человек!

В прошлом году я снова навестил меленку.

Никого. Ветер нехотя растаскивает соломенную крышу. Стекла выбиты. Внутри хозяйничают весёлые ласточки. Из воды печально торчит бурое водяное колесо, покрытое плесенью и донными травами.

Водой мельница стоит, да от воды ж и погибает… Почти сразу удалось поймать хорошую щуку. Оставил её в траве и перешёл на другое место.

Вновь забросил блесну. На этот раз — ничего. Надо ещё перейти. Перешёл и снова ничего.

Вернулся за своей добычей. Щуки в траве нет.

«Неужели ворона утащила?» — подумал я, но не очень поверил себе. Для вороны щука была великовата.

Щука могла, конечно, и в речку сползти. Такое бывает, рыба она сильная.

Заночевать решил на берегу: мельница-то, как решето. На воле у костра лучше.

Заварил чай в котелке. Пожевал бутерброды. Влез в спальный мешок и лёг ногами к костру.

Ночью меня что-то встревожило. Открыл глаза, поднял голову: на меня уставились холодные зелёные глаза. По спине пробежал холодок. Бросил в костёр поленце. Хорошо известно, что в Лабанорских лесах есть рыси.

Зелёные глаза сверлят и сверлят меня.

Я быстро привстал на колени, схватил свою палку, но бросить не успел. Из кустов выскочил белый кот.

— У, зверюга! — крикнул я, — одной щуки ему мало!

Я вернулся к мельнице через две недели. Пусто и хмуро. Лес голый. Где-то рядом зима.

На засыпанном листвой порожке свернулся кот. Я подошёл. Кот отскочил.

— Чего боишься, белый? Пропадёшь один, — я сочувствовал зверю. Положил на жернов кусок колбасы. Кот не подошел. Пришлось отойти мне.

Кот приблизился к колбасе, долго, по миллиметру обнюхивал: не доверяет рыбакам бродячим. Наконец, взял колбасу и ушёл под порожек.

В тот мрачноватый, неуютный день рыба не клевала. Я оставил на жернове ещё кусок колбасы и пошёл к дороге.

Пока ждал попутной машины, узнал, что мельник умер минувшей зимою.

В конце нынешнего апреля, в первый же тёплый день, я был у плотины.

Стены домика кто-то растащил на дрова. Среди чёрных развалин, у бывшей двери, нелепо возвышается нетронутый временем порожек-жернов. На нем лежит белый кот, тощий, грязный, шерсть на животе свалялась. Кот расслабленно греет свои старые косточки.

Последний хозяин сырых развалин. И нет, видно, у него сил и желания пугаться прохожих.

— Дождался-таки новой весны!

Я рад за кота. У него впереди дружественное лето и бодрая осень.

Радуга

День. Слабый дождь. Жарко. Два-три раза ударил гром. Молнии не видно. Прогретый бор отозвался дальней грозе лёгким туманом. Меж стволов от земли к небу встала тёплая дымка. Скоро лес утонул в сизом тумане. Просеки жадно вытягивают водяную пыль из чащи и плотно завешиваются её вымокшей паклей.

Половина неба совсем мрачная, грозно-синяя, другая — хмуро-просветлённая. А где-то далеко-далеко, у горизонта протянулась широкая солнечная полоса. Эта расколотость небосвода приятна, и я чувствую почему: вот-вот всё кончится и снова станет солнечно, хорошо.

А пока старое корыто собирает дробь капели. Эта дробь — необходимый звонкий шумок у всякого хуторского жилища. Он не мешает, не может помешать, как дробь дятла и разлив зяблика.

За Лакаей встала радуга, неохватная даже глазом! Крутая, налитая семицветьем, акварельная.

Солнце разметало лучи, облака заиграли. Лес сделался разноцветным, перестал быть зелёным! Стволы сосен медные, кроны — золото с зеленью, почти изумрудные.

Забыл розовый цвет. После дождя верхний слой полегчавших облаков порозовел. Нижний обернулся вытянутыми розово-фиолетовыми парусными стругами с чёткими контурами. Вид слегка воинственный, настораживающий землю и человека.