Акука - [36]

Стою лицом к незлому ветру.

— Дед, — кричит жена, — внук зовёт на рыбалку!

— Собирайтесь! — Я беру спиннинг, часы, надеваю сапоги и зелёную рыбацкую куртку с четырьмя карманами. В карманах крючки, блесны, коробочка с грузилами.

— Я пошёл вперед!

Удобное для рыбалки место совсем недалеко: обрывчик Лакаи зарос малиной, под ним укромный тихий аквариум — дно видно. В воде неподвижно раскинулась выдра.

— Моя очередь! — кричу выдре.

Она нехотя, но картинно уплывает на другую сторону в камыши.

Забрасываю блесну, работает трещотка. За спиной слышу голоса жены и Антона. Поддергиваю удилище — неловкое движение и я срываюсь в воду по уши. С трудом выбираюсь из аквариума на глазах внука. Чертыхаюсь, леска запуталась, ищу виноватых. Внук несётся ко мне:

— Дед, поглянь-ка, что у меня! — он протягивает мне на ладони лягушонка.

Стоим лицом к незлому ветру. С меня стекает река, внук радуется своей удаче. Солнечные часы идут, карманные стали.

Она и он, или лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою

Она из колодца. Вкусная, призрачная, словно и нет её, строгая до ломоты в пальцах. Живая вода.

И вот Она закипела.

Обдаю кипятком большой чайник, кладу в него сбор — сушёные луговые и лесные травы, ягодный лист. Заливаю кипятком. Вмиг образуется душистая зеленоватая пена. Склоняю лицо над жерлом чайника. Вдыхаю пар от пенной встречи воды с травами. Погружаю в пар лицо. Кухню заполняет лето — дух леса, дух луга.

Входит жена:

— Заварил?

— Да.

— Я в другой комнате почувствовала, — она закрывает глаза.

Накрываю чайник крышкой и под «бабу». Пусть парится сбор до желанного настоя. Настойчивый будет чай.

Травы и листья для него собираем в июне-июле‚ ягоды — осенью. В это время все свободные места в доме занимают травы. Скошенный луг в избе! Покорная лесная полянка!

— Ты в травную комнату лучше не заходи, — говорю я в такие дни жене.

— Почему?

— Чтобы не чувствовать себя неестественно счастливой. В жизни не бывает, как в травных комнатах…

Зверобой, листья смородины, малины, ежевики, речная мята, две былочки чабреца, несколько ягод калины, рябины, черемухи и можжевельника; хорошо бы большой пучок зубровки или душистого колоска, да найти их теперь нелегко, — это и есть наш хуторской чай-настой.

Где сам чай? Можно добавить чайную ложку смеси индийского с цейлонским. Я не добавляю.

Жасминовый? Зелёный жасминовый помешает. По друидскому календарю я сам жасмин!

Главное всё-таки Вода.

Он в Литве сильный: по-домашнему уютный, по-овинному духовитый, по-крестьянски обстоятельный. Большие, под два с половиною килограмма плоские овалы — чёрно-коричневые или матовые ржаные хлебы.

Откровенный Хлеб, трудный и стойкий, как колос ржи; без сладенького жеманства, без глупостей. Он не хочет нравиться, заискивать. Не понимаешь в Хлебе и ладно.

Здешний хлеб притягивает, как и вода колодезная. Хлеб — батюшка, Водица — матушка. Это и теперь не оспоришь.

Мой чай-настой обретает с местным хлебом вряд ли доступный городу вкус и смысл, будто целуешь полированную ладонь пахаря. Извините.

Перед таким хлебом и такою водой сперва теряешься. Невольно сближаешься с начальным смыслом, кажется, самого простого:

ХЛЕБ И ВОДА, НА ХЛЕБ — НА ВОДУ, БЕЗ ВОДЫ И ХЛЕБА…

Потому и теряешься.

Раньше бы понять это. Конечно, простота хуже воровства.

Он и Она на столе.

«Хлеб выкормит, вода вымоет».

В нашей московской квартире висит над кухонным столом «Отче наш». На хуторе нет. Но, оказывается, внук помнит молитву наизусть. Только ударения кое-где меняет, не справляется четырехлетний малыш с ударениями.

И мальчишка строго воркует, остановив широкий взгляд на наших лицах:

«Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое;

Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого; ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь».

Пап, кто это?

Радию Погодину

Сегодня 22 июня. Миновала самая короткая в году ночь. Из радио парадно летит марш «Прощание славянки».

— Расскажи про войну? — просит внук.

Разве расскажешь. Я никогда не воевал. В 1941 году мне было семь лет. Но отвечать мальчишке надо.

…В июле 1976 года шли мы на байдарке по Белоруссии, по реке Дриссе. Бабушка, я и мама Антона. Бабушка тогда не была ещё бабушкой, а мама была нашей десятилетней дочерью Алёной.

Хороший маршрут, быстрая река, дремучие лесистые и открытые песчаные берега. Правда дно опасное — каменистое и часто встречаются в воде чёрно-коричневые туши мёртвых кабанов.

Выбрали живописную глухую стоянку. Поставили палатку. Решили пожить здесь недельку.

Живём. Ходим по опушкам и пашням. Иногда забираемся в чащу. Всюду воронки, окопы, землянки. Собираем ружейные и автоматные гильзы, осколки бомб и снарядов, пулемётные ленты. Попадаются проржавевшие немецкие термосы, наши и немецкие каски.

Километров за восемь-десять от палатки обнаружили бедную деревеньку, не больше шести-семи дворов. Избы с земляными полами. В некоторых и куры живут вместе с людьми. В трёх избах живут бывшие полицаи — отсидели своё в лагерях, теперь дома сидят. Раза три удалось купить яйца и молоко. Картошку и лук нам не продавали, у самих, говорят, нет.