Акука - [35]

Завтра Троица, первые дни лета: Троица, когда листьями лес покроется.

Просыпаюсь рано и сразу к миске. Мох распушился, цветы свежие, умытые, ни один не завял. Две шишки за ночь плотно закрылись. Своя жизнь и привычки даже у сухих шишек.

Через час проснулись внук и бабушка. Прячу миску за спину, поздравляю их с праздником Троицы и протягиваю им свою роскошную икебану.

— Спасибо, дед! — улыбается бабушка.

— Ой! — только и крикнул внук. Глаза горят, руки тянутся к миске.

— Подожди, — останавливает бабушка, — сперва на Першокшну зубы чистить и умываться. Яички будут за завтраком.

Спускаемся с полотенцами к речке. Впереди, взяв утро за руку прыгает внук.

Навстречу идёт юго-западный сосед Стась Грецкий. Он ведёт под уздцы лошадку.

— Антоша, ну, как живёшь? — интересуется сосед.

— Да на улице, пан, — отвечает мальчишка.

— Я тебя понял, — говорит пан Грецкий и удаляется с лошадкой.

— Дед, ты человек? — спрашивает внук.

— Человек. И бабушка человек, и мама. А лошадка кто, как ты думаешь?

— Человек, — отвечает Антон.

— Нет, лошадка животное.

Внук об этом не думал, но соглашается. Начинает чистить зубы, а заодно объясняет мне себя:

— Дед, когда я полощу рот, я очень грустный и строгий. А когда умываю подбородок и лоб, — весёлый, потому что рот уже свободный.

Возвращаемся с весёлым внуком в дом.

Ставлю миску посреди стола, зажигаю свечку.

Ну что особенного? Алюминиевая миска, мох, цветы, свечка?

Всё особенное! В миске семь крашеных яиц, значит у нас в избе праздник.

Умытый, сияющий внук хватает яйцо из середины.

— Давай биться! — говорю я.

— Как?

— Хорошо, крепко держи яичко, бей бабушкино носиком. Антон стукнул, бабушкино треснуло.

— Ты победитель. Теперь бей моё.

Внук стукнул и снова победил.

— Победителю «ура!, как поют литовцы, «валё, валё, валё!» Теперь можешь есть.

Антон смачно съедает облупленное победное яйцо:

— Давайте ещё биться?

— Хватит, — отвечает бабушка, — мы уже побитые. А ты, если хочешь, бери ещё.

Внук, конечно, захотел и так же смачно съел второе яйцо. В миске остались три.

— Пусть полежат до завтрашнего утра, — говорю я. — Завтра тоже праздник — Духов день.

— Почему день Духов? — спрашивает внук.

— Пятидесятый день после Пасхи, воскресенье христиане посвящают Богу, единому в трёх лицах, — Отцу, Сыну и Святому Духу. А в пятьдесят первый день, в понедельник празднуют Сошествие Святого Духа на землю.

— А как он сошёл?

— Голубем прилетел. Бабушка тебе прочитает, — я беру с полки книжку «Священная история для детей».

— Это мы с мамой в Москве читали, — вспоминает Антон. — Мне тогда три годика было.

— Это и теперь читать надо, — говорю я.

— Ну я же не знал, дед!

— Вот я тебе и подсказываю, будешь знать.

— Ну правильно, дед, ведь я же твой внук.

Любит мальчишка потолковать о жизни. И миску нарядную любит не первый год, и праздник Троицы. И ждёт, когда миска появится на хуторском столе. Троицу мы всегда встречаем в Литве.

Стол со знаменитой миской стоит у кухонного окошка. За окном молодой огород, одуванчиковая лужайка, изгородь из кустов сирени. Через дорогу заливной луг-выгон, на нём лошадка пана Грецкого. Почти вровень с лугом, у нас на виду, Першокшна впадает в Лакаю. И «тот берег» виден‚ высокий, сосновый. Лицо внука светится радостью и вольною волей. А за стеной отдыхает наша крошечная железная дорога с утомлённым паровозиком. Один внук никогда не устаёт.

— Дед, мы друзья с тобой? — неожиданно спрашивает Антон.

— Конечно.

— А с бабушкой?

— Конечно. Нас здесь трое и мы дружим.

— Дед, мы вместе. Вот, когда в детском саду мы с Димой и Тарасиком дружим, мы трое вместе. Дружба, дед, это когда говорят: «Мы вместе».

— Жалко, что ты пока не умеешь записывать свои разговоры. Ты очень хорошо объяснил про дружбу: «Мы вместе». Молодец.

В своей тарелке

Стою лицом к незлому ветру. Упёр руки в боки и стою. Нет нахально упёр, вольно. Стою и понимаю: я живу, я на воле, мне глубоко дышится. И не дай Бог по-другому.

А как здесь дышалось до меня?

Сижу у стола, надо мною мощный потолок и высокая двускатная крыша, передо мной широченное окно. Ветер лупит в стекло комарьём-мошкарой. Она разбивается, метит стекло сеткой.

В углу буруздит внук, делает вид, что говорит по-иностранному.

— Дед, «жизнь» по-индийски так и будет «жизнь».

— Хорошо, я передам это бабушке.

Черный дятел-желна протяжно, немного истерично кричит на самой видной, скульптурной сосне. Сижу и понимаю: я в своей тарелке. Я живу здесь, потому что работаю. И не дай Бог по-другому.

А как здесь работалось до меня?

Пришло и моё время в жизни хутора Шилишки, дождался. Оно совсем не похоже на крестьянское время и всё-таки моё и моей семьи. Хорошо.

Из таких ощущений, бывает, складываются будни, простые дни наши. Пословица есть: «Не знаешь праздника, так знай хоть будни». Так, наверное, поддразнивают пахарей. Мол, не ходишь в церковь, так хоть работай.

Мои будни здесь — праздник, потому что нет в округе ни одного праздного дома, ни одного праздного поля. Значит, не бывает праздных слов и затей. А берёзовый орган всегда перед глазами, его голоса с нами.

Прохлада раннего июньского утра ускользает. Но нет ещё и, кажется, не будет изнуряющей жары; облака летучие снесут жару в другое место.