Ахматова в моем зеркале - [22]

Мне захотелось сменить тему. Мне было тяжело продолжать разговор о наших детях. Наверное, вообще не стоило о них упоминать: чтобы бы мы ни говорили, чтобы мы ни делали, чтобы ни писали, беседовали или молчали, абсолютно все, весь мир был наполнен их присутствием. Я улыбнулась Анне. Может быть, улыбка выглядела несколько натянутой, но мне было все равно. Она все равно поняла бы меня.

«Я хочу вам кое-то предложить, Анна. Давайте отправимся вместе в путешествие. Хотите? Поедем в Париж. В ваше время, да и потом, именно в Париж стекались писатели со всего света. Этот город был легендой. В наши дни всеобщего развенчания Париж больше не столица Европы. Вы должны это увидеть своими глазами. Увидев сегодняшний Париж, вы освободитесь от призраков раз и навсегда. Вновь станете двадцатилетней Анной. Вернетесь туда, где еще не произошло то, что произойдет потом».

Париж открылся мне впервые в конце шестидесятых годов, и мои отношения с ним только литературными не были. Из-за пришедшей к власти в Греции диктатуры «черных полковников» мы вынуждены были остаться в Москве, я и горстка моих земляков. У наших родных также не было возможности приехать к нам. Так Париж стал местом встречи. Меня потряс контраст между светом и звуками двух мегаполисов. В Париже шел дождь. Сирены карет скорой помощи оглушали, дороги забиты автомобилями, клошары вдоль Сены со своими бутылками, Латинский квартал – место встреч находящихся в добровольной ссылке греков. Париж, такой отличный от вашего!

V

Мы приземлились в аэропорту «Шарль де Голль» и оттуда на автобусе добрались до центра. Наш бутик-отель располагался недалеко от Эйфелевой башни. Первые дни мы провели, вдыхая запахи города, бесцельно бродили по парижским улицам, но я чувствовала, что все эти дни мысли Анны витали где-то далеко. Далеко от меня.

В один из теплых весенних вечеров, гуляя, мы услышали дикий шум и крики. Полицейские воронки перекрыли улицу, и мы вынуждены были пересечь перекресток с поднятыми руками. Нас обогнала какая-то молодая женщина в спортивной форме, не обращая внимания на полицейских, она кричала: «Пустите меня! Там внутри мои родные!» Полицейские попытались ее остановить, она упала. Женщина рыдала в голос. Мы с Анной схватились за руки, не понимая, что происходит. Улица была усеяна осколками. Сущий ад.

Мы нырнули в толпу и несколько дней не выходили из отеля, слушали новости о террористическом акте. Было много погибших. Разорванные взрывом на части человеческие тела. Похоже, что шокированная случившимся Анна отвлеклась на время от преследующих ее демонов.

«Вы мне можете объяснить, что произошло?» – спросила она меня тревожно.

«С каждым днем все хуже и хуже, Анна. Происходят чудовищные вещи, и никто не знает, чем и кем они вызваны. Вы же сами видели… Кошмар наяву. Утром, когда просыпаешься, думаешь, что все прошло. Только ничего подобного, ничто не прошло, и тот же кошмар явится снова и снова, когда о нем уже начинаешь забывать».

Анна молчала. Как будто забыла, в каком городе мы находимся.

«Хотите, уедем? – спросила я ее. – Я могу поменять обратные билеты».

«Нет. Я хочу пережить и этот абсурд. Тот, прежний, знакомый, был ужасным, но вполне конкретным. А здесь… Будто планета устала нести тяжесть своих жителей. Я думала, что все успела повидать за свою жизнь, но, оказывается, сюрпризам нет конца! Прежде я держалась, ставя себя на место наблюдателя. Сегодня это совсем просто: я здесь чужая, а значит, и в самом деле играю роль наблюдателя. Знаете, совсем юной, после тяжелой болезни я впала в кому. А когда очнулась, то поняла, что эта болезнь навсегда погрузила меня в мир мыслей, я видела его теперь глазами другой Анны. Так, в 1944 году, вернувшись в Ленинград, я увидела ужасный призрак, прикинувшийся моим городом. Страшная картина. Но этот город, который я всегда носила в себе, не притворяется. Это и впрямь другой город».

«Может, это, «И жизнь после конца, и что-то, о чем теперь не надо вспоминать»[7], – ответила я. – Наш мир сошел с ума, Анна! И если тогда безумцами считались те, кто не соглашался с линией стада, сегодня безумец тот, кто верит во что-то еще, кроме своей индивидуальности. Вот я и думаю, предвестник ли это надвигающейся трагедии или фарса? И еще: если бы мы захотели передать в красках всю эту паранойю, то, наверное, предпочли бы тусклый серый? Как вы думаете?»

В какой-то момент мы все-таки отважились покинуть отель. Парижане вернулись к своей повседневности, движение восстановилось, как будто ничего не произошло. Мы прошлись вдоль Сены, рассматривая лотки уличных торговцев. В своем большинстве – иностранцев. На площади перед собором Парижской Богоматери молодежь пела и танцевала. Погода стояла сырая, наша одежда, казалось, пропиталась влагой. Посреди этой ватаги молодежи гордо вышагивала огромная черная собака, похожая на барана.

«Я думаю, это сенбернар», – сказала я Ахматовой, нарушив молчание.

«Да, – ответила Анна. – Похож на моего Тапа. Мы с Шилейко нашли его полумертвым на улице. Я пыталась вылечить его, водила по врачам, несмотря на свои болячки…»

Она подошла к собаке и погладила ее между ушей. Пес понюхал ее туфли и живот и удалился.