Ахматова в моем зеркале - [20]

Однажды, под впечатлением от документального фильма, я заговорила с Ахматовой о ее брате.

«В Афинах, на Первом кладбище, в самой высокой его точке, похоронен ваш брат[4]. Судьбой было назначено, чтобы он окончил свои дни в Афинах. Его сын родился и вырос в моей стране. Видите, наша планета слишком мала для беспокойных сердец. Хотите, мы навестим его вместе?»

«Да, очень. Я чувствую за собой вину, что некогда вынуждена была признать, что у меня нет брата… – глаза ее потемнели. – Нет, нет, у меня нет брата, – она откинулась назад. Позвоночник затвердел, стал негнущимся, сухим, заледеневшим. – Все это ложь, будто и так не достаточно того, что про меня говорят… Мой брат не сбежал на Запад, он где-то здесь, может быть, на Сахалине, а может быть, в соседней квартире…»

Ахматова помедлила, украдкой огляделась и наклонилась ко мне.

«Да, – прошептала она. – Я хотела бы зажечь свечу за упокой Андрея…»

Последние события произвели на меня огромное впечатление. Мы с Анной стали ближе, несмотря на то что она исчезла из моего зеркала на довольно большой срок. Не исключено, что Ахматова сражалась со своими демонами.

На зеркальной поверхности появились крошечные черные точки, и мне показалось, что кое-где зеркало даже позеленело, как будто обветрилось или пролежало долгое время схороненным в земле. Во всяком случае, старение не было естественным.

Все произошло настолько быстро, что я не успела переварить случившееся. В какой-то момент я поймала себя на странных мыслях, коварных и даже безнравственных.

Может быть, мы втроем, Анна, я и тот мужчина, могли бы стать семьей, которой нам всем так не хватало. Стать эдаким любовным треугольником, таким обычным для России. Сама Анна не раз оказывалась одной из его сторон.

Я начала читать о жизни Маяковского, о его связях с супругами Брик. Супруг и любовник делили Лилю, живя под одной крышей… Или я начала сходить с ума? Маяковский положил конец своей жизни, и многие сочли его смерть политическим самоубийством. Не исключено, что так и было. Кто может знать наверное, какие бури бушуют в беспокойной душе? Если я, несмотря на принятые решения, все еще питаю чувства к своему любовнику, а он, несмотря на жестокость Анны, продолжает думать о ней, может быть, вся эта странная интрига выведет нас троих на отношения иного рода…

Вот такие мысли одолевали меня. Чувства Анны я вовсе не принимала в расчет, будучи уверенной, что для нее большее значение имело отражение наших мыслей, нежели мы сами. Анна дорого платила за свое отражение в чужих зеркалах и после испытания счастьем неизменно просыпалась испуганной и одинокой. Неужели я вновь хотела подвергнуть ее этой экзекуции? Неужели хотела обречь ее на жизнь в чужом городе, где ей не о ком плакать и нечего вспоминать?

Должно быть, она прочла мои мысли. Потому что однажды, когда я что-то готовила на кухне, я услышала, как Анна постучала по зеркальному стеклу, как бывало, когда она злилась. Я вытерла руки и побежала к зеркалу. Взгляд Ахматовой был суровым.

«Такие вещи, дорогая моя, не повторяются, – проговаривая каждый слог, произнесла она. – Некогда я жила втроем с Ольгой[5] и Лурье. Безумства молодости. Да и время было безумным.

После развода с Шилейко я чувствовала себя свободной, как птица. Тогда-то и началась история с Лурье. Я стала его рабой. И Ольга тоже. Мы жили втроем, и никто из нас так и не понял, кого же любил Лурье. В какой-то момент он уехал за границу. Сначала в Берлин, потом в Америку. Он звал меня с собой, но я в очередной раз отказалась покидать Россию. Тогда еще я могла уехать. Его удивило мое решение. Он мне часто писал, я же не ответила ни на одно из писем. Как будто я вновь обрела свободу. Мы с Ольгой остались вдвоем…»

Взгляд ее потеплел. На губах мелькнула ностальгическая улыбка.

«Ольга… Красивая, блестящая Ольга с огромными серо-зелеными глазами и несчитаным числом поклонников… Ее образ пронизывает всю “Поэму без героя”, иногда – завуалированный, но это всегда та же Ольга. Какое-то время мы жили как настоящие цыгане. Мыкались по домам. В результате Ольга тоже покинула Россию… Я осталась одна в квартире, которую ей дали от Фарфорового завода, где она работала. Из окна этой квартиры я наблюдала великое наводнение 1924 года. Было очень холодно, и я без конца болела. Тогда-то и появился Пунин. Думаю, его очаровала моя детскость. Он так меня и называл – “ребенок”. Может быть, потому, что меня еще восхищало все окружающее – от снега и неба до чашки чая. Я переехала к нему».

Улыбка ее стала горькой.

«Бедная, беспомощная, бездомная Ольга. Она умерла в полном одиночестве в Париже в 1945 году. Я узнала о ее смерти годом позже. Поклонники один за другим покинули ее, Лурье уже перебрался в Америку. Умерла уже немолодой, среди своих кукол, шляпок и любимых птичек. Не знаю, откуда у нее взялась эта страсть к птицам: мне рассказывали, что вся квартира Ольги была увешана птичьими клетками. Птицы стали свидетелями ее агонии, а вовсе не Судейкин, ее единственная настоящая любовь, и не думающий поддержать Ольгу в трудные для нее часы».

Измученная угрызениями совести, я была не в состоянии защитить свой выбор, свое молчание, свое одиночество. Анна столько натерпелась из-за доносчиков! И что теперь могу предложить ей я, кроме истории о двух раненых жизнью, ищущих близости женщинах, которую я хотела написать? Вместо ненаписанных слов остались одни троеточия…