Ахматова в моем зеркале - [21]

Я ни слова не сказала ей о своих показаниях в Народном комиссариате, решив не беспокоить ее понапрасну. Довольно того, что она пережила в своей реальной жизни, и ее теперешнее пребывание в чужой стране само по себе являлось продолжением трагической цепочки событий.

Мой быт, озаряемый присутствием Анны, даже когда она не появлялась в зеркале, казался вполне размеренным. Я объясняла это ее усталостью, хотя в действительности усталость ощущала только я.

Я передумала ехать на могилу брата Анны, даже если бы мне и удалось ее разыскать. Что это даст после стольких лет? Кроме, конечно, горечи, которую Анна ощущала при мысли, что некогда она отреклась и от этого брата? Правда, Ахматова больше не возвращалась к этой теме, что было мне на руку.

История ее поколения написана в ее стихах и молчании. Скорбный «Реквием» Ахматова посвятила своему сыну Льву и несчастьям русского народа. Весь параноидальный вихрь XX века нашел свое отражение в ее творчестве. Я думала о том, что Анна жила в стране, где портреты без конца менялись, города меняли свои названия, памятники сносились или переносились в туристические парки, и сегодняшние люди принадлежали уже к иному, чем в ее эпоху, виду. Но разве и в истории и моей страны не случалось нечто подобное, правда, не в такой степени?

Таких людей, как Анна, можно считать счастливыми уже потому, что они были свидетелями мировых трагедий. Они всем сердцем полюбили города, ставшие частью их творчества. В этом было их богатство. По-настоящему бездомной была я. Женщина, не пролившая ни одной слезинки о своем родном городе. С моим городом меня не связывали сильные воспоминания.

«Больше всего мне нравится, – сказала я ей однажды, – что нам не нужны специальные коды, чтобы понимать друг друга. Я узнаю о вас, читая между строк, и никогда – сами строки. Все эти бурные романы, катаклизмы, которые читающие о вас пытаются расшифровать, для меня открытая книга».

«Да, но сейчас нет никаких катаклизмов. Мы очень устали. Вы не чувствуете?»

«Вы правы, близится время, когда никто не будет в нас нуждаться. Но я не хочу думать о нем.

Чувства еще живы во мне. Будем переживать их вместе».

Линии времени на лице поэтессы стали глубже, и я впервые заметила, что глаза ее больше не блестят. Какие чувства я собиралась переживать вместе с ней? Разве не ясно, что уже слишком поздно: стекло дало трещину. Мы могли только вспоминать с ностальгией о прекрасных мгновениях прошлого, и опять же – не так, как мы их прожили, а так, как хотели бы прожить. И пусть теперь штукатурка в доме Анны не осыпалась от установленных для подслушивания микрофонов, зато осыпалась старая штукатурка жизни. И все-таки… «Одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет», – написала когда-то Ахматова. Не может быть, чтобы все вдруг взяло да закончилось. Я не сомневалась, что нам предстоит еще многое пережить вместе.

«Анна, я уверена: не существует границы между вашим “там” и моим “здесь”, между прошлым и будущим стоит сегодня, сейчас. Как в Белом зеркальном зале, в “Поэме без героя”, где зеркала рождали двойные и тройные образы с их отражениями, солнечный свет моей родины заставит загореться все тени.

Я приехала в вашу страну, где вместе со снежинками в танце кружились слова, изменившие мою жизнь. Эти слова явились мне позже уже здесь, на родине, принесенные морским бризом. И сейчас мы здесь, вместе, далеко от всего, что доставляло нам боль, за окном осень, осыпающаяся листьями деревьев, которыми мы были когда-то. Две бунтарские души. Прежде чем покойно уснуть, выпьем красного вина за наше здоровье. Я зажгу – как и вы тогда в Белом зале – сонм свечей, и мы отпразднуем эту чудесную встречу. Я буду вашей гостьей из будущего, а вы – моей из прошлого: ведь вам прекрасно известно, что смерти нет и что в зеркалах появляются отражения людей, которые не появились тогда, когда их ждали.

Мой поэт тоже выбрал, как ему уйти из жизни, не имея сил блуждать в лабиринте, где все открывающиеся перед ним пути вели в темные тупики.

Как там у вас написано: из трех поэтов двое собирались жить вечно, а третий… “Без недели двадцать лет // Он глядел на Божий свет”…

Некоторые изображают из себя сумасшедших. Это нам обеим прекрасно известно. Как известно и то, что есть зеркала, мечтающие только о зеркалах.

Анна, моя хорошая, печаль, что безвыходно угнездилась в нашей душе и не может обернуться смертью и улететь, сделавшая вас легендой и обрекшая меня на “вечное скитание женщины с разбитыми глазами, которая хочет петь”[6], эта печаль, Анна, хмелит благоуханием нездешней смирны.

Эта земля приняла нас со всеми своими радостями и все еще нас любит: ведь в любви никому так и не удалось отнять у нас свободу. И сейчас, когда мы обе в конце пути, давайте радоваться вместе этому чудесному закату. С восторгом еще не познавших любви девочек».

Наверное, это было сказано вслух. Не исключено, что я говорила про себя. Зачастую молчание – это неслышимые слова. Слова, которые не должны быть услышаны.

«Я умолкла на годы, – поэтесса прервала своим молчанием мое. – Да вы это и сами знаете. Не будила все то, что доставляло мне боль. Но это молчание совсем другое. Тогда, смотря из окна третьего этажа дома на Фонтанке, я часто видела, как на меня смотрят из окон чужих домов. От Нью-Йорка до Ташкента. Вас тогда еще не было. Или я так думала. Я не представляла себе, что скорбный путь, которым шел мой сын в кристальном молчании, годы спустя пройдет ваш сын. Что к кристальному молчанию тебя могут вынудить тысячами способов».