Ах, прица-тройка, перестройка! [фрагмент ненаписанного романа] - [16]

Не правда ли, красиво написано? И в таком же романтически-приподнятом стиле был выдержан весь «Дневник». Думаю, что если бы Зверева набралась смелости и решила опубликовать свой «Дневник» в разделе сатиры и юмора «Студенческого меридиана», то ей бы никто не отказал.

Но, к сожалению, это сделать никак невозможно. «Дневник» таинственно исчез из тумбочки Лены за день до возвращения из колхоза. Был перевернут весь дом, но поиски оказались тщетными. Тетрадь в красном переплете как в воду канула. То ли сама Лена где-то посеяла, то ли кто-то взял себе на память… Сама Лена склонялась в пользу первой версии. Она не хотела подозревать в воровстве своих друзей. Она не хотела верить, что среди ее товарищей мог оказаться нечистый на руку человек. И потому с гневом отвергла предложение о досмотре личных вещей…

Так она и уехала из колхоза, расстроенная пропажей заветной тетради…

Что же касается второй тетради — в голубом переплете, — то об ее содержании так никто и не узнал.

Кроме меня.

Лена сама рассказала мне об этом.

В тот день мы работали на дальнем картофельном поле, километрах в восьми-десяти от нашей деревни. Доставлял нас туда маленький облезлый автобус с поломанными дверями. Автобус тарахтел, как неисправный трактор, а салон удушливо вонял бензином. Автобус привозил нас на место и уезжал, возвращаясь к полудню, чтобы отвезти нас на обед, а после привезти обратно на поле. Однако вечером, когда мы заканчивали работу, автобус приходил очень редко, и мы, смирившись с неизбежным, брали ноги в руки и шагали грязными российскими проселками. Кто-то шел быстрее, кто-то медленнее, и колонна из двух десятков студентов-первокурсников растягивалась почти на километр. Когда самые быстрые доходили до окраины деревни, последние были только на полпути к заветной цели.

Дорога проходила через красивые места. Справа и слева — холмы и овраги, поросшие редким кустарником. Чуть вдалеке — километрах в двух — сплошной полосой тянулся лес. Деревенские говорили, что там много белых грибов, за полчаса — если места знать — можно набрать полную корзинку. Еще говорили, что в лесу можно встретить лосей и медведей. В прошлом году один такой медведь вышел из леса прямо к деревне и, будучи чем-то недовольным, задрал тракториста, молодого парня девятнадцати лет. Поэтому местные не советовали нам ходить в лес — мало ли что… Но я думаю, им просто жалко было, что чужаки могут набрести на грибные места и оставить аборигенов без осенних трофеев.

Вдоль проселка гордо возвышались одинокие столбообразные сосны с тускло-зеленой кроной. Они походили на усталых и добродушных великанов, печально взиравших с высоты прожитых лет на суету людского муравейника.

Мне казалось, сосны жалели нас, людей.

Молодые ели, едва достававшие до пояса своим старшим собратьям, блестели яркой зеленью пахнущей свежей смолой хвои. А за елями, словно скрываясь от людского взгляда, стыдливо краснели пожухлой листвой березы и осины. И над всем этим великолепием золотой осени — над распаханными колхозными полями, над обрывистыми холмами, глубокими оврагами, добродушными соснами-великанами — плыли густые серые облака, как напоминание об ушедшем лете…

Неяркое солнце изредка разрывало серую пелену, и окружающий мир на миг преображался, словно хотел сохранить хоть на короткий миг уходящее лето.

Но лето возвращалось ненадолго. Только дунет холодный ветерок — и усталое солнце спешит спрятаться за серый полог плотных облаков. И грустно отчего-то становится на душе, когда пролетит в небе острый журавлиный клин, гортанными всхлипами посылая последний привет родным лесам, полям, рекам и озерам…

Пыльная, ухабистая проселочная дорога медленно спускалась с невысокого холма. Еще не было восьми вечера, но медленно приближающийся октябрь уже окутал сумраком окрестные леса и поля. Сумрак медленно превращался в темноту, так что трудно было что-либо разглядеть. Лишь мелькнет где-то вдали, почти у самого горизонта, блуждающий огонек запоздалого грузовика, или пронесется мимо тебя, ослепляя белесыми фарами, какой-нибудь деревенский лихач — и снова тебя накрывает черное крыло ранней осенней ночи…

Я не видел, кто вышагивал впереди меня. Не мог в темноте определить, кому принадлежит темная фигура в грязно-серой заплатанной телогрейке. Однако решил догнать и примоститься рядом, чтобы не было скучно топать в одиночестве.

Темная фигура принадлежала Лене Зверевой.

— Сейчас бы прийти домой, покушать и завалиться на недельку спать, мечтательно сказала Лена, оборачиваясь в мою сторону. — Забыть о картошке как о страшном кошмарном сне…

— Эка куда хватила, — присвистнул я.

— А у тебя разве нет такого желания? — удивилась Зверева.

— У кого его нет, — вздохнул я. — Да ведь не дадут, изверги, помечтать о светлом и прекрасном.

— То-то и оно, — вздохнула она. — Завтра опять переться в эту отнюдь не светлую даль. Ты слыхал новость? Завтра утром автобуса не будет. Пешеходом потопаем.

— Кто сказал?

— Слухами земля полнится… Танька Бочарова.

— А ей откуда известно?

— Ну, она же в некотором роде наш начальник… А ей Антропов сказал.

Говорит, приходили из правления мужики, заявили, что автобус нужно поставить на внеплановое техобслуживание. Просили потерпеть дня три-четыре. Вместо автобуса могут дать грузовик. Но только через три дня, не раньше.