Агнесса - [28]

Только одно выпускала я из своих воспоминаний — чем нас кормили, наши завтраки, обеды, ужины. Это для меня была запретная тема, иначе голод становился нестерпимым.

Но сейчас я этот запрет могу снять и включить в свой рассказ и наши трапезы.

5.

Так вот — запретная в лагере тема. Мы приезжали в санаторий осенью, когда все ломилось от фруктов. Октябрь, начало ноября. Бархатный сезон. Уже нет зноя, но море еще теплое, а виноград всех сортов, хурма, мандарины, и не только наши фрукты — нас засыпали привозными, экзотическими. Полные вазы фруктов стояли у нас на столах. Однажды мы с Мирошей купили орехи, а когда вернулись, тотчас же орехи — и фундук и грецкие — появились на всех столах. Мироша сказал шутливо завхозу:

— Что вы с нами делаете? Вы лишили нас последней возможности тратить деньги!

Тот засмеялся:

— Простите, это было мое упущение, что вам пришлось тратить деньги.

Какие были там повара, и какие блюда они нам стряпали! Если бы мы только дали себе волю… Сережа ведь тоже был склонен к полноте, но, глядя на меня, старался не распускаться, держать себя в форме. Врач ему установил разгрузочные дни, когда ему давали только сухари и молоко. За каждый такой день Мироша сбавлял полкило… Ну и, конечно, никакой сиесты! Наоборот, тотчас после обеда мы принимались за бильярд. Несколько часов бильярда хорошо подтягивали. Это я побуждала Мирошу к таким тренировкам, а он подчинялся, понимая, что я права, а то разнесет нас на сказочных санаторных харчах.

Перед отъездом в санаторий я заранее, бывало, отправлялась в Киев за тканями, которые покупала в торгсине, шила наряды в Киеве или у своей волшебницы в Днепропетровске.

Миронов все говорил мне, чтобы я одевалась поскромнее, стеснялся моих броских туалетов, но я, наряду со скромными, шила и роскошные и оказалась права.

Когда мы в ту осень приехали в Хосту, в санаторий ЦК Украины, все молодые дамы там щеголяли одна перед другой — кто лучше одет. Я Мироше сказала: «Ну, видишь? Хорошо, что я тебя не послушалась!»

Щеголяли друг перед другом, а заглазно обсуждали туалеты других. Нас всех «обштопала» жена Данилы Петровского — она была в такой венецианской шали, в такой шали! Черная, с кистями, переливалась синим, голубым, зеленым, белым, то один цвет вспыхнет, то другой… Она ее не снимала с плеч, а дамы наши лопались от зависти.

И вот как-то мы сидим поодаль от нее и глядим издали — переживаем. И тут подскакивает к нам один работник ЦК — фамилию называть не буду, — наклоняется и шепчет, уж очень хотел нам угодить, глазки блестят льстиво:

— Знаете, почему на ней эта шаль?

— Почему?

Он тихонько:

— А ей собаки левую грудь отгрызли!

Все дамы: «Ха, ха, ха!» — в восторге от его «остроумия».

Вот так мы там время проводили.

Седьмого ноября праздник. Наш заведующий сказал: сейчас вам будут поданы машины, уезжайте на пикник в горы, а мы вечером к вашему возвращению все подготовим.

Мы сели в открытые машины, а там уже — корзины всяких яств и вин. Поехали на ярмарку в Адлер, потом купались, потом — в горы, гуляли, чудесно провели день. Вернулись украшенные гирляндами из веток кипариса.

А праздничные столы уже накрыты, и около каждого прибора цветы, и вилки и ножи лежат на букетиках цветов.

Немного отдохнули, переоделись. На мне было белое платье, впереди большой белый бант с синими горошинами, белые туфли (босоножек тогда не носили).

Были в тот вечер Постышев, Чубарь, Балицкий, Петровский, Уборевич, а потом из Зензиновки, где отдыхал Сталин, приехал Микоян.

Тамадой был Балицкий, я уже говорила о нем — стройный, живой, веселый, затейник. Увидел, как мы расселись, притворно рассвирепел:

— Что это такое? Почему все дамы вместе, а мужчины отдельно? Встать! Встать всем!

И хватает даму за руку, мужчину за руку и сажает рядом, потом другую пару… Подскочил ко мне, я закапризничала:

— Не хочу сидеть с кем попало! Хочу сперва увидеть, с кем вы меня посадите!

Он задумался, замялся на секунду, поднял брови и тихо мне:

— Вы сядете со мной!

И кинулся рассаживать прочих. Рассадил. Посадил меня, но сам еще не садится. А напротив — его жена, глаза сощурила, смотрит на меня презрительно… И вдруг всеобщий хохот: Миронов принес стул и втиснулся между мной и Балицким. Тот заметил:

— Мне это не нравится!

Шепнул на ухо двум прислужникам, те взяли стул вместе с Мироновым, подняли и отнесли к назначенной ему даме. Все хохочут чуть ли не до слез.

Наконец Балицкий сел, стал за мной ухаживать, но недолго — тамада должен тосты говорить, трапезу вести… А я стараюсь не смотреть напротив, не натыкаться на колючки злых глаз его жены.

После ужина — танцы. С кем только я не танцевала! Начали мы с Балицким, тут еще все танцевали, но когда мы стали с Петровским танцевать танго, вокруг нас образовался круг, все отошли, чтобы на нас смотреть. А мы утрированно — то он кидает меня на руку, и я как будто падаю, откидываюсь, то он отталкивает, я вскакиваю, и мы опять идем бок о бок, вытянув руки… Разве теперь умеют танцевать настоящее танго? А Данила умел, мы с ним понимали друг друга без слов. В кресле сидит Постышев, умирает от смеха, его жена хохочет. Когда мы кончили, все руки отбили аплодисментами…