Агнешка, дочь «Колумба» - [99]
Балч моргает. Поглядев на обоих трезвым, осмысленным взглядом, он подтверждает:
— Точно. Не огорчайтесь, это пройдет. Проводите меня домой, ужин ждет. — Когда они уже сходили с крыльца, он обернулся: — Семен, ты здесь? Забирай дружка — и ко мне! С гитарой!
Вечер сгущал тьму, ощетинивался морозцем. Павлинка уговорила детей, перегруженных впечатлениями, лечь спать, только маленькая Гелька что-то раскапризничалась, наверно от холода, и Павлинка успокаивает ее, накрыв периной. Януария нет, уязвила она его утром этой Лёдой, и зря: теперь еще упрямее станет, уж он такой. Януария нет, хотя миг назад он был в сенях, о чем Павлинка не знает, и в комнату не зашел. И никогда больше не зайдет, раз уж родная сестра попрекает его жильем и куском хлеба. Он долго и деликатно стучался к Пшивлоцкой и даже дергал дверь. У Лёды темно и глухо, Тотек тоже куда-то пропал, таскается небось с этой чернявой. Надо бы ему поговорить с Лёдой, узнать, что за бумагу она сегодня получила, о которой как-то чудно и ядовито сообщил ему в кузнице Балч: ох, не любит Януарий этих неизвестных бумаг и недомолвок солтыса. Поискать, что ли, Лёду? Или ждать здесь до утра? Балч — дурень. Выставил его из клуба, забрал ключ, будто могло случиться так, чтобы Януарий, единственный и давний обитатель замка, не пробрался в свою берлогу иным путем.
У Балча зажглись все окна; добился, стало быть, своего, думает Агнешка, значит, гости дали заманить себя на этот ужин. Не вышел бы им ужин боком. Она сидит в своей темной комнате у окна, надеясь, что Стаху еще удастся вырваться из гостей. Зачем ему это? Он найдет ее, чтоб хотя бы попрощаться, думает Агнешка, глядя в окно — лампа у нее не горит, и потому из окна все видно, — еще она думает, с какой это стати Балч посмел пристать к ней при Стахе. И словно на смех, пригласил ее к себе. Уж этот Балч! Пускай Пшивлоцкую приглашает, ей сегодня очень бы пригодилось такое внимание. Впрочем, кто их знает, возможно, и Пшивлоцкая там, за этими сияющими окнами, возможно, она-то и приготовила Балчу скромный холостяцкий ужин.
Нет, Агнешка ошибается, а Тотек, прячущийся под окнами Бобочки, хотя и мечтает в эту минуту, чтобы появилась Агнешка, не может ни вызвать ее, ни послать за ней, потому что боится отойти от Ули и остаться один, а главное — не может, несмотря на растущий страх и на то, что Уля оттаскивает его чуть ли не силой, отойти от окна, за которым в глубине полутемного дома его матери угрожает что-то страшное и непонятное, он инстинктивно это чувствует. По движениям и лицам обеих женщин он догадывается, что мать просит, настаивает, наконец, умоляет, Улина же бабушка противится и колеблется. Но вот Бобочка стягивает с кровати дырявое, как решето, покрывало и занавешивает окно.
— Долго же ты проносила, — неодобрительно бормочет эта ведьма. В чугуне на кухонной плите булькает кипящая вода. Бобочка достает с выступа на трубе кульки, берет из каждого по горстке, по щепотке шуршащей травы, бросает в горшок и бормочет под нос: — Тысячелистник, купена, очиток… Святая трава, укрепи тело… сердечник. Мать-мачеха… чтобы не чуять боли, аминь. — Ухватив горшок фартуком, она передвигает варево на край плиты и переливает его в большую миску. — Призналась ему?
— Вам-то что?
— Раз пришла, значит, говори все как на духу. Женится на тебе?
— Не знаю, — неохотно и не сразу отвечает Пшивлоцкая. — Нет. Теперь все одно.
— Больно ты умна, а дура! Дура!
— Бабушка! Я дала вам деньги, дала часы… что вам еще надо? Поскорее…
— Лежи спокойно.
Бобочка присела на корточки возле открытой печки. Раскаленным добела концом кочерги выгребла на крышку кастрюли немножко жару. Посыпала угольки солью, побрызгала водой из бутылочки, перекрестила и лишь после этого стряхнула слегка остывшие угли в свежеприготовленное варево. Поставила табурет с миской возле постели, и Пшивлоцкая, закрыв глаза, услышала совсем рядом щелканье четок и дыхание нагнувшейся к ней старухи.
— Ты не жмурься, пока я говорю. Гляди, грешница, на крест.
Бобочка подносит к самому ее лицу перевернутый вниз крест от четок. Красный переменчивый огонь в открытой печи бросает отблеск на впалую щеку старухи, зажигает скачущие искры по краям распятия.
— Смотри на крест и читай молитву. Прочтешь, потом с конца к началу читай: аминь, нашей, смерти… твоего живота, плод…
— Скорее!
— А теперь не гляди.
Пшивлоцкая закрывает глаза, до боли стискивает зубы. Напряженный до предела слух ловит каждое движение ведьмы. Двинула табуретом. Отошла от кровати. Стоит у печи. Слышно, как шуршат угли и звенит кочерга. Возвращается. И вдруг зашипела вода в миске.
Протяжный нечеловеческий вой отбрасывает Тотека от окна. Покрывшись холодным потом, забыв об Уле, он весь скрючивается, закрывает руками уши, голову, но все равно этот крик, уже затихший, безмолвный, захлестывает его целиком, раздирает болью и страхом, этот страх ужасен, потому что лишен конкретных представлений.
Пшивлоцкой у Балча нет, и Агнешка успела в этом убедиться. Она презирает себя за то, что притаилась так в темноте у окна и не отрывается от чужого окна напротив, от былой пещеры из сновидения, что так быстро превратилась сегодня в самую гнусную корчму. Она презирает себя, свое любопытство, свою бесхарактерность, но, раз дошло до этого, пускай уж она окончательно упадет в своих глазах. В бинокль ей будет видно гораздо лучше. Она презирает себя, а заодно и мужчин, за которыми подглядывает. Балча, Стаха, этого Костюшку в очках, шофера и даже Семена, хотя его немножко меньше. Семен не пьет, уклоняется, хитрит. Забился в самый дальний угол и бренчит на гитаре. Шофер, свалившись первым, выполз на двор и залез в машину — никто его не удерживал, и, кажется, ему повезло. Вскоре ассистент тяжело рухнул на край стола. Стах держится. Так тебе и надо, с мстительной обидой думает Агнешка, скоро и ты сдашься. Узнаешь и ты, что это за человек. Погляди на Балча, в первую очередь на него. Откуда в нем столько силы? — с ненавистью изумляется она. В начале ужина казалось, что ему хуже всех, что он уже пьян. Чем, каким колдовством он вовлек их в это буйное пьянство? Сумел, что ли, использовать их усталость? Или голод? Каких он коснулся струн, что они подчинились ему? Как у него получается, что он пьет вместе со всеми и все больше трезвеет? Никогда она не поймет этого человека ни в плохом, ни в хорошем. Он все трезвее, а тем временем Стах…
Сборник включает повести трех современных польских писателей: В. Маха «Жизнь большая и малая», В. Мысливского «Голый сад» и Е. Вавжака «Линия». Разные по тематике, все эти повести рассказывают о жизни Польши в послевоенные десятилетия. Читатель познакомится с жизнью польской деревни, жизнью партийных работников.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник включены разнообразные по тематике произведения крупных современных писателей ПНР — Я. Ивашкевича, З. Сафьяна. Ст. Лема, Е. Путрамента и др.
В антологию включены избранные рассказы, которые были созданы в народной Польше за тридцать лет и отразили в своем художественном многообразии как насущные проблемы и яркие картины социалистического строительства и воспитания нового человека, так и осмысление исторического и историко-культурного опыта, в особенности испытаний военных лет. Среди десятков авторов, каждый из которых представлен одним своим рассказом, люди всех поколений — от тех, кто прошел большой жизненный и творческий путь и является гордостью национальной литературы, и вплоть до выросших при народной власти и составивших себе писательское имя в самое последнее время.
Проза Новака — самобытное явление в современной польской литературе, стилизованная под фольклор, она связана с традициями народной культуры. В первом романе автор, обращаясь к годам второй мировой войны, рассказывает о юности крестьянского паренька, сражавшегося против гитлеровских оккупантов в партизанском отряде. Во втором романе, «Пророк», рассказывается о нелегком «врастании» в городскую среду выходцев из деревни.