Агнешка, дочь «Колумба» - [101]

Раньше всех успевает Януарий. На самом пороге под его ботинком затрещали потерянные Бобочкой четки, блеснув в лучах света, падавшего из распахнутой двери. Хорошо, успел он подумать, что, удирая, Бобочка бросила дверь открытой. Наверно, морозный воздух, ворвавшийся в жуткую духоту лачуги, и помог Пшивлоцкой прийти в себя до того, как он побрызгал ей в лицо и дал попить, когда она, очнувшись, попросила воды. Лёда смотрит на него из-под полуприкрытых век. В отсутствующем сначала взгляде появляется понимание, сознание происходящего. И неприязнь.

— Ступай, Януарий. Оставь меня.

— Что ты наделала, Лёда, Лёда…

Лицо его почти касается грязного одеяла. Он ощущает слабое прикосновение. Его отпихивают.

— Чего теперь кричать? Я ведь… денег просила… Не дал.

— Нет же у меня!

— Хорошо. Не жалей меня. Мне от тебя ничего больше не надо. Ступай. Или нет. Погоди. Раз ты плачешь…

— Только прикажи… Я, Лёда, все…

— Тихо, не преувеличивай. Наверно, я умру, Януарий. — Лёда вынимает из-под одеяла обе руки, лицо кривится от боли. Она вцепляется пальцами в его куртку. Приступ проходит. — Скажи мне. Я должна это знать.

— Что, Лёда?

— Скажи правду. Кто из вас убил Адама?

Зависляк шарахается:

— Что ты!.. Никто его не убил. Это немцы.

— Ты дал мне понять другое. Намекал на разное. Помнишь?

Он опускает голову, пялится тупо на грязный пол.

— Не знаю. Спьяну я всякое мог сказать, и ты понять могла всякое. Только это неправда.

— Клянешься?

— Клянусь.

Странная, слабая улыбка загорается в ее глазах.

— Если так, то беги отсюда, Януарий.

Весь напрягшийся, он замер в ожидании. Смотрит на нее испытующе и с подозрением, уже без жалости.

— А что?

— Я донесла на тебя.

Он впивается в одеяло скрюченными, словно когти, пальцами.

— На меня? Только на меня?

— Только на тебя.

— Не верю.

— Как хочешь. Я чувствовала, что ты врешь. И про себя, и… про Балча. И презирала тебя за это, презирала. Ступай.

Он медленно встает, прижимает свои дрожащие кулаки к глазам. Сквозь оскаленные стиснутые зубы прорывается не то свистящий шепот, не то визг отвращения:

— Рвань!

В маленьком окошке тонко забренчали стекла, вспыхнули внезапно снопы двух фар. Сразу же возле дома раздался топот ног. Дверь без стука распахивается. Пшивлоцкая с усилием поворачивает голову, поднимает веки.

— Зенон? — с удивлением, не скрывая иронии, называет она вошедшего. — Пришел?.. Ну и ну!..

Януарий бросает на соперника один-единственный взгляд.

— Бог тебя покарает, Балч, — говорит он глухо и скрывается за дверью.

Агнешка, заглянув в дом, сразу возвращается к машине.

— Семен! Ты пил?

— Нет.

— Сумеешь вести машину?

— Наверно, сумею.

— Больше ничего не остается. Отвезешь Пшивлоцкую в больницу. Знаешь куда?

— Доктор отрезвеет — скажет.

— Хорошо. Иди за ней.

Но в этот миг открываются со стуком задние дверцы и в свете фар появляется Стах со своим докторским саквояжем.

— Где больная? — Голос его звучит трезво и деловито. — Начнем с первой помощи. Агна, — говорит он уже на крыльце, — помоги мне: согрей воды. — И Семену: — А машину поведете вы, это правильно.

Поднявшись за ним на крыльцо, Агнешка пропускает в дверях Балча. Оборачивается. Качаясь, он пересекает два световых конуса и тут же исчезает за машиной в густой тьме.

Тотек тоже видит, как он быстро, все быстрее бежит к деревне, словно человек, спасающийся бегством от кого-то или от чего-то. Такой у солтыса вид, хотя никто за ним не гонится, не загораживает ему дороги, и далее Тотек, чувствуя себя слабым противником, отпрыгивает в канаву и приседает, чтобы избежать встречи. Наверно, из-за этой минуты промедления он уже и но успевает, выжатый и обессиленный, застать у лачуги Бобочки машину. И к счету обид на Балча присоединяется тоска, страх, неведение, отчаяние за мать, нелюбящую и нелюбимую, но ставшую сегодня такой родной. С каждым днем она будет ему все роднее, пока он не узнает, что жизнь ее вне опасности, пока не успокоится за нее.

В эту ночь увидит Балча и Уля, выглядывающая из-за крыльца и ждущая, когда вернутся люди, помчавшиеся к ее дому. Увидит, как он, шатаясь, пробежит через двор. Как задержится возле доски объявлений и возле повешенной на шест железины. И вдруг услышит долгий звон, безумный и дикий звон над уснувшей деревней. Где-то загорится одно окно, потом другое, третье, а миг спустя эти окна, словно бы передумав, недовольно погаснут. Она заметит, как он будет ждать и прислушиваться понапрасну, и наконец услышит его вздох, такой надрывный, будто солтыс хотел закричать, но в груди не хватило для крика воздуха.

ГОДОВЩИНА. ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЧАСТЬ

— Ряска — водяное растение. Клетки ряски скапливаются студенистыми гроздьями, придающими поверхности воды зеленоватую окраску.

— Хорошо. Теперь ты, Петрек, читай дальше. — И, не отрывая глаз от раскрытого окна, она кладет руку на плечо мальчика, сидящего ближе всех.

— Я не Петрек, я Томек.

— Как твоя фамилия? Да ты же Зависляк.

Мальчик смотрит на нее с удивлением, по классу проносится одобрительный смешок, ребята всегда так смеются, когда учительница хочет пошутить, и она тоже улыбается, лишь бы никто не заметил ее предельной рассеянности и даже более чем рассеянности — пожалуй, подавленности, полного отсутствия внимания, увлечения. Уж не больна ли я, пугается Агнешка, или же это первый теплый день ранней весны так ошеломляет человека и сбивает с толку.