Агата - [17]

– Этого мы не можем знать, пока он не попробует, – сказал я со всей доброжелательностью, на какую был способен. – Я предлагаю всего лишь эксперимент, и каким бы ни оказался результат, его нельзя будет счесть плохим. Постарайтесь делать все как надо, а в следующий раз мы оценим, что получилось.

Мадам Алмейда еще несколько секунд не сводила с меня глаз. Казалось, она пытается оформить какую-то фразу, но не находит нужных слов, потому что мысль ускользает от нее. Я встал, показывая, что беседа окончена, и она машинально пошла за мной к двери.

– Со мной никогда не обходились подобным образом, доктор, – процедила она наконец, и я с трудом подавил улыбку.

– Мне кажется, перемена пойдет вам на пользу, мадам. Вы так не думаете?

Крепко вцепившись в сумку, будто я пытался ее отнять, мадам Алмейда кинула на меня еще один недоверчивый взгляд и короткими семенящими шажками покинула кабинет, в своей обтягивающей юбке.

Она ушла, и я подумал было, что насовсем. Хотя вряд ли. Ей необходимы свидетели ее мученичества, иначе к чему оно? И если она не сможет приходить сюда, чтобы излить свою злобу, то куда ей идти?

День завершился, мне оставалось только запереть лечебницу. И тут меня охватила паника. Пульс завибрировал в теле так, будто я – камертон в руке разбушевавшегося композитора, и если бы со мной много раз не случалось подобного раньше, я бы твердо решил, что умираю. Переходя из кабинета в приемную, я был вынужден делать паузы, присаживаться на стулья для пациентов, набирать в легкие воздух и тут же снова подниматься, потому что я был не в состоянии находиться в покое.

Ноги подо мной гудели, но в конце концов я убрал карту мадам Алмейды с сегодняшним незаконченным рисунком на место и ступил в начинавшийся вечер. На крышах домов все еще лежали тонкие, как бумага, кляксы снега, на влажной земле разрастались черные и зеленые пятна, легкие рвал ветер.

Постепенно испарина на коже высохла. Крепко обхватив рукой трость, я двигался по городу не в сторону места, где жил, а прочь от него, и когда я позволил себе понять, что делаю, я был всего в нескольких метрах от ее дома. Только бы краешком глаза ее увидеть, и мне станет лучше, я был в этом уверен. Увидеть, что она есть на свете.

Но Агаты я не увидел. Зато увидел худого мужчину с высокими залысинами, он сидел за обеденным столом и читал газету. Юлиан. Я вздрогнул от отвращения: что она в нем нашла? Зачем она живет с человеком, если это, очевидно, не приносит ей радости?

В этот момент он поднял взгляд от газеты. Затянувшееся мгновение я смотрел прямо в его белесые рыбьи глаза – вернее, просто голубые, по правде говоря, – потом оторвался от этого зрелища и поспешно ретировался, обуреваемый смесью унижения и ярости.

Агата IX

– Чего вы так боитесь, Агата?

– Да я, пожалуй, уже и не знаю; чего все люди боятся? – Она безнадежно развела руками. – Я думаю, сама жизнь стала опасной. Я теперь боюсь играть музыку, боюсь не играть ее, боюсь сближаться с людьми, боюсь остаться одной. Мне нигде нет места!

– Но надо пытаться, Агата, – сказал я. – Жизнь состоит из того, что мы делаем, а вы не делаете ничего.

Застонав, она раздраженно дернулась: – Но если у меня снова ничего не получится, я этого не перенесу. До сих пор у меня не получалось ничего, за что бы я ни бралась, это невыносимо!

Неожиданно на меня накатила волна нежности, я едва удержался, чтобы не коснуться Агаты рукой.

– Но что же такое жизнь, как вы думаете, Агата? – спросил я ласково. – Что вы хотите сказать? Такое впечатление, будто вы полагаете, что существует формула хорошей жизни и пока вы ее не вывели, можно не жить вообще. Я прав?

Она резко села, повернувшись ко мне боком; руками она вцепилась в кушетку по обе стороны от колен.

– Мне кажется, что жизнь одновременно и слишком коротка, и слишком длинна. Слишком коротка, чтобы научиться жить. И слишком длинна, потому что с каждым новым днем собственная несостоятельность становится все очевиднее.

Голос ее звучал монотонно, ей явно было нехорошо, но я не мог позволить, чтобы моя слабость к ней помешала терапии.

– Откуда вы взяли, что ваша жизнь не состоялась? – не унимался я. Покачав головой, она пробормотала: – Поверьте, такое невозможно не заметить.

– И на кого же вы равняетесь?

– На ту, которой я должна была стать. – Она безжалостно потерла лицо обеими руками. – Я так устала, доктор. Давайте закончим на сегодня.

Мы смотрели друг другу в глаза и не могли отвести взгляда. Она выглядит несчастной, или я читаю в ней себя? Я представил себе, будто тянусь к ней рукой, чтобы погладить по волосам. Увидел, как она припадает ко мне, чтобы я мог обнять ее, и наши тела соприкасаются, и я могу прошептать ей, что понимаю ее. Что я боюсь нисколько не меньше ее.

Вместо этого мы простились, и она ушла, оставив меня сидеть в кресле. Я следил за ее шагами по кабинету – она сделала девять шагов, мне требовалось восемь; услышал, как входная дверь захлопнулась за ней с металлическим щелчком. Любовь

В тот день, когда мне оставалось 202 сеанса, я проснулся распаренный, весь в красных пятнах, а простыня и одеяло потным комком сбились к стене. В моих снах меня преследовал обратный отсчет, я бестолково суетился, пытаясь спасти всех своих пациентов, пока мы не умерли, и от этого ощущения спешки было не избавиться, сколько я ни стоял под душем. Вскоре все закончится, и что тогда? Сделал ли я действительно все, что в моих силах, чтобы всем им помочь?