Агата - [15]

– Позвольте, я возьму.

Мадам Сюррюг поставила трость в вазу, где было не меньше 10 зонтов разных цветов, и повесила пальто над стопкой газет, пока я в замешательстве пытался найти место своей шляпе. Никогда раньше я не видел ни в одном доме такого количества обуви, цветочных горшков, удочек и, если уж на то пошло, леек.

– Сюда, пожалуйста, – сказала мадам Сюррюг и двинулась вперед по узкому коридору.

– Мне кажется, он не спит, но если и так, будите его, не стесняйтесь. – Она остановилась перед дверью, которая, видимо, вела в комнату больного.

Я кивнул.

– Если вам что-нибудь понадобится, я буду вон там, – сказала мадам Сюррюг, удаляясь по коридору.

– Подождите, – крикнул я ей вслед, – а что с ним такое?

Она обернулась, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: – У него рак.

Затем она скрылась на кухне, оставив меня перед дверью, за которой была заперта смерть.

Я осторожно постучал и вошел. Он лежал на стоящей посреди комнаты двуспальной кровати, из-под одеяла высовывалось одно лицо. Между его кустистыми бровями пролегла глубокая морщина, но когда я приблизился, измученное выражение лица сменилось дружелюбной улыбкой.

– Добрый вечер, доктор, проходите.

В дальнем углу стояло кресло, которое я с трудом подтащил к изголовью кровати. Сиденье располагалось низко, так что в конце концов я расслабил мышцы и просто шлепнулся на него. Наступит день, подумал я, и я останусь сидеть в том месте, где очутился, и никогда больше оттуда не поднимусь. Может, это случится дома, в моем кресле возле окна, может, на скамейке у озера, а вокруг меня лебеди будут укладываться спать.

– Как вы себя сегодня чувствуете, месье Сюррюг? – спросил я.

– Спасибо, бывало и лучше, – ответил он, – но с вашей стороны было очень любезно прийти. Мне кажется, моя дорогая жена уже теряет терпение возиться со мной.

Осунувшаяся голова на белой подушке, запах болезни, проступавший сквозь аромат чистого постельного белья. Я молчал, потому что не знал, что сказать.

Он прочистил горло и продолжил: – Зовите меня просто Тома, доктор. Я позволю себе выложить все начистоту, хоть мы и не слишком хорошо друг друга знаем. Я стал обузой для жены, и мне не хочется обременять ее еще и своим страхом. Но правда состоит в том, что мне безумно страшно.

Он выталкивал фразы толчками, набирал полный рот воздуха и выдавал предложение, опять втягивал в себя воздух и выдавал следующее.

– Я уверен в том, что вы не обуза, – попробовал я начать. Но Тома не отвечал, и пребывать в этой тишине было невыносимо. Так и знал, подумал я; не гожусь я для этого! И тут с подушки раздались слова: – Вы знакомы со смертью?

Я нахмурился.

– Мы, наверное, все с ней знакомы? – начал было я, но и сам услышал, какие это пустые слова.

– На протяжении многих лет мне, конечно, приходилось беседовать со многими пациентами, которые или сами были тяжело больны, или потеряли кого-то из близких… – попытался я снова, но получилось чуть ли не хуже прежнего. В конце концов я покачал головой. – Нет, – сказал я. – Я со смертью не знаком.

Тома улыбнулся и кивнул пару раз.

– Вот видите, с ней не познакомишься, пока она не придет. По-настоящему.

Челюсти под седой щетиной и серой кожей шевелились, будто он жевал. Я на минуту задумался, как быстро я сам приобрел бы такой же вид. В седине моих волос еще сохранялись темные пряди, но если заболеть всерьез, долго они, конечно, не продержатся. Десять кило мышц и жира можно потерять быстро.

– Каждую ночь я лежу здесь, прислушиваюсь к дыханию жены и думаю о том, как же я смогу ее покинуть.

На полу по правую руку от него лежал матрас с одеялом, простыней и подушкой. На тумбочке слева от того места, где я сидел, стояли лампа, стакан с водой, тазик и жестяная банка мятных леденцов. Вот, значит, каковы атрибуты смерти.

– Честно говоря, не знаю, чем я могу вам помочь, %ма, – сказал я. – Я никогда никого не любил.

Эти слова вылетели у меня неожиданно, но %ма ответил только: – Да, не всем так везет. Наверное, вам будет легче умирать.

– Наверное, – согласился я, – но жить мне труднее.

Его смех прозвучал камнями, падающими на камни.

– Тут вы, наверное, правы, – сумел он выговорить под смех, перешедший в кашель, – жизнь без любви немногого стоит.

Я улыбнулся ему в ответ, мы немного помолчали, потом я спросил: – Вы говорили, что вам страшно?

– Безумно страшно! – Он снова улыбнулся, на этот раз глазами. – Так хорошо произнести это вслух.

– Я вообще-то тоже боюсь, – признался я, – только я еще не совсем разобрался, почему.

– Мне кажется, самое худшее – не увидеть больше лица жены. Оказаться в месте, где ее нет.

Каким-то образом я прекрасно понял, что он имеет в виду.

– Может быть, вам вовсе не от нее придется отказаться, – предположил я. – Может быть, только от всего остального?

Я не был уверен, что в этом есть какой-то смысл, но Гома взял мою руку в свою, как сделала его жена несколькими днями раньше.

– Верно, – я почувствовал, что он чуть сильнее сжал пальцы, – от нее я никогда не смогу отказаться. А от остального придется, наверное.

Он выпустил мою руку и снова скорчился в приступе сухого кашля; я протянул ему воду, и он отпил несколько глотков.