Африка под покровом обычая - [7]

Некоторые даже называли цифры «три тысячи», «пять тысяч»… Увидеть их трудно: ревнивые обладатели рукописных книг от традиционных вождей до бедняков рассматривают их как семейные реликвии и не желают с ними расставаться ни за какие деньги. Они прячут манускрипты от постороннего глаза, скрывают, как умеют, вплоть до того, что зарывают в песок. Время и небрежное храпение наносят непоправимый ущерб ценным книгам, свидетелям прошлого. Вот почему беспокоятся ученые о спасении и сохранении томбуктинских рукописей.

Когда я приехал в город, первым моим желанием было увидеть старинные рукописи. Однако специальных библиотек здесь не оказалось. Поэт Албакай Усман Кунта указал на сопровождавшего нас интеллигентного местного жителя Юсуфа:

— Просите Юсуфа. Он — один из обладателей рукописей.

Два дня отмалчивался Юсуф в ответ на наши заходы и подходы; наконец сказал:

— Если один мой приятель согласится, то вы их увидите.

Сначала мы отправились во франко-арабский лицей. Там Юсуф о чем-то договорился с высоким стариком в голубой чалме. Это был эконом лицея. Его звали Эль-Фасалу. Затем старик подсел в наш газик. Попетляв по улицам, мы остановились перед одним из домов. Нас попросили подождать во дворе.

Несколько минут спустя Эль-Фасалу вынес нам тщательно завязанную картонную коробку из-под пивных бутылок. Две рукописи в массивных выцветших коричневых переплетах, одна побольше, другая почти карманного размера, предстали перед нами. На толстые пергаментные листы обесцвечивавшейся тушью была нанесена ажурная арабская вязь. Осторожно перелистывал старик книгу. Среди нас не было человека, хотя бы чуть-чуть знакомого с арабским языком, но вид рукописей XIV–XV веков оказывал магическое воздействие, а будущее книг приводило в уныние.

Раскроется ли тайна манускриптов или же останется в них навсегда? Успеют ли специалисты добраться до них? — думали мы, глядя на жалкое состояние памятников старины.

Современный город скромнее Томбукту прошлых веков: его население в десять раз меньше и в большинстве неграмотно. От прошлого сохранились только старые мечети Санкоре, Дженгерэбер и Сиди Яхья да массивные двери некоторых домов, покрытые искусно вырезанными фантастическими узорами и сверкающие бронзовыми чеканными украшениями.

Сумерки в тропиках не опускаются, а буквально падают. Граница между днем и ночью не более 20 минут. Едва успеешь проводить глазами игрушечный малиновый диск холодного вечернего солнца, а на небе между размывами Млечного Пути уже мерцают блестящие звезды. В такие вечера матовый лунный свет с холодной равномерностью озаряет песчаные улицы Томбукту. Серебристые сугробы песка, местами переходящие в ажурную рябь, рождают романтическое впечатление лунного пейзажа. Это впечатление усиливается царящей вокруг мертвой тишиной.

Иногда размечтавшегося пришельца возвращает на землю песня, нежданно возникшая в глубине этого молчаливого царства. Резонанс в песчаных пространствах Предсахарья великолепный, и если одинокий певец поет хорошо, то ему внемлет весь город.

Песням, которые слышишь в «таинственном» Томбукту, сотни лет, и все они подобно баобабу — оставшиеся в живых свидетельницы подвигов давно минувших дней. Под мерное, завораживающее пиликание двухструнной маленькой скрипки, обтянутой коровьей кожей, певец поет «Бахриди», песню о походах вождя Арма Бахадиди.

«Даже если ты должен вот-вот погибнуть, не поворачивайся спиной к врагам. Помни о матери, вскормившей тебя своим молоком! Твоя отвага несравненна! Бейся до победы!» — набирает силу голос барда. Эта старинная песня вдохновляла сонгаи на неравные кровавые битвы с колонизаторами в прошлом веке, а в более поздние, мрачные годы колониального гнета внушала им надежду на свободную жизнь.

Однажды уроженец Томбукту поэт Албакай Усман Кунта прервал наш разговор на полуслове:

— Лучше послушай эту песню. «Я раби Баба» — песня о нашем Стеньке Разине.

«Боже, охрани Бабу» — так она называется в переводе.

В прошлом веке Баба был вождем одного местного клана. Под его предводительством отряды соплеменников сражались с кочевниками-туарегами. Будучи предан своим племенем, он спасся с немногими воинами, уплыв на пирогах вверх по Нигеру. Томимый обидой, Баба долго отказывался помогать землякам. В конце концов, поддавшись их просьбам, движимый чувством патриотизма, он приплыл на челнах-пирогах восвояси и вновь стал оборонять родное племя от коварных врагов.

«Баба, желаем тебе стареть по примеру акации, которая, даже иссохнув и покрывшись дуплами, не рассыпается и продолжает твердо стоять на земле… Будь счастлив, Баба, — славит его жена. — Пусть твои дочери выйдут замуж при тебе. Будь здоров! Я раби Баба!»

Иногда, сойдясь на вечернее гулянье, девушки нежными, топкими голосами обращаются в песне к извечной теме — теме любви. Чаще же бывает так, что сгрудившимся вокруг красавицам поселянкам поет о любви бродячий певец — гриот. Прислонившись спиной к разогретой глиняной печи, обычно расположенной у входа в дом, старый бард затягивает излюбленную «Нбаку» («Я его люблю»). Резвый ритм песни диктуют гулкий барабан и индиарка (погремушка). Мне ее наигрывал в комнате у Махамана Аласана Хайдары в том же традиционном музыкальном сопровождении артист, прошагавший с этой песней не одну тысячу километров. Ее содержание — клятва верности любимому, посланная через расстояния. Девушка горячо заверяет воина, ушедшего на битву за родину, в том, что ее чувство не только не меркнет, по даже становится жарче. Она раскрывает подружкам секрет своей преданной любви к далекому другу.