Африка африканеров - [75]

Как и на всех других политических процессах в ЮАР, и на этот раз тоже приговоры обвиняемым были вынесены на основании показаний свидетелей обвинения, «проговорившихся» в результате «девяностодневного собеседования». Правда, на этом процессе к такого рода «свидетельским показаниям» присовокупились еще и показания одного молодого человека по имени Герхард Гюнтер Луди, ставшего при весьма подозрительных обстоятельствах полицейским осведомителем и сумевшего в 1963 г. проникнуть в подпольную Коммунистическую партию.

Рассказывают, что этот самый Луди, высокий фатоватый блондин, ныне состоящий на службе в политической полиции в чине сержанта, стал доносчиком еще в те времена, когда учился в университете. Другие же считают, что он избрал себе это амплуа лишь после того, как был арестован полицией за нарушение закона о нравственности (он как будто бы состоял в связи с цветными женщинами).

Луди вошел к коммунистам в такое доверие, что ходил даже в женихах дочери одного из ветеранов партии. Понадобилось ему это для того, чтобы без помех шпионить за частной жизнью людей, к которым он проник; в основном это были студенты и вообще молодежь, а в такой среде часто возникают разного рода истории, ничего общего с политикой не имеющие. Ему удалось незаметно записать на пленку частные разговоры, и записи эти были использованы на процессе в самых грязных целях.

Другим свидетелем обвинения был Питер Бейлевелд, старый активист компартии, который не вынес пребывания в одиночке, пыток и предпочел предательство продолжению мучений. Рассказывают, что его появление в боксе для свидетелей произвело страшное впечатление. Выглядел он совсем потерянным, бросал отчаянные взгляды в сторону подсудимых, заикался, умолкал на полуслове, забывал, о чем говорит, и все время корчился в нервных судорогах.

Надо сказать, что, если бы суд не располагал показаниями Бейлевелда, которого полицейские пытки превратили в тряпку, обвиняемых могли бы приговорить лишь за их принадлежность к Конгрессу демократов, но не за то, что они были коммунистами.

Я рассталась с моими приятелями-дипломатами в Кейптауне, а теперь вот вновь встретилась с ними за тысячу семьсот километров от Столовой горы в Претории, где правительство, министры, послы и дипломатические миссии проводят по шесть месяцев в году.

Сравнивая Преторию с ее ближайшим соседом Йоханнесбургом, обычно говорят о ней, как о спокойном и безмятежном городе. Восхищаются ее прохладными аллеями, окаймленными джакарандами деревьями с голубыми цветами, бесчисленными храмами голландской реформатской церкви, старинными особняками, построенными еще во времена старого президента Крюгера Словом, живописуют этакую старомодную, слегка запорошенную пылью времен картину.

Действительность прямо противоположна такому описанию. В первое же мгновение Претория произвел# на меня впечатление города вполне современного и жестокого. Начать хотя бы с венчающего один из холмов монумента, заметного еще с йоханнесбургского шоссе, увековечившего память о битве на Кровавой реке, о погибшем Дингаане и тысячах его зулусских воинов. Потом перед вами проходят бесконечные военные лагеря и военно-воздушные базы с их современными бомбардировщиками, готовыми взмыть в небо и лететь на север бомбить освобожденную Африку. Вы видите мрачное здание городской тюрьмы, через которую прошло столько руководителей освободительного движения, где и сегодня пытают приговоренных к смерти. Именно здесь, в Претории, расположен главный штаб Особого отдела.

В Претории живут только африканеры. Люди они решительные, и, когда африканские или индийские женщины приходят с мирной манифестацией к дворцу правительства, африканеры без долгих рассуждений помогают полиции разгонять демонстранток и предоставляют в распоряжение карателей своих собак.

Впрочем, на улицах Претории не видно ни африканцев, ни индийцев. «Это чистый город», — объясняет мне хозяйка бакалейной лавки. Пока единственные африканцы здесь — слуги. Я говорю пока, потому что вскоре и они исчезнут, ибо дамы Претории хотят все до единой последовать примеру г-жи Фервурд и доказать, что «в кафрах они не нуждаются».

В Претории никто не желает говорить по-английски, и если вы обращаетесь к кому-либо с вопросом не на африкаанс, а на каком-нибудь другом языке, гот, к кому вы обратились, делает вид, будто не понимает вас. Я это испытала на собственном опыте не далее как вчера вечером и в результате опоздала на поезд. Мы с моей приятельницей-француженкой спросили по-английски у служащего на вокзале, в котором часу отправляется последний поезд в Йоханнесбург. Тот явно нарочно сделал вид, что не понимает нас. Дело кончилось тем, что я прибежала на перрон, когда от него отходил уже последний поезд. Мне удалось вскочить на подножку заднего вагона, но в этот момент белый проводник, закрывавший двери, столкнул меня, отчаянно зарычав, как будто я собиралась броситься с обрыва в пропасть: «Для небелых! Для небелых!» И все это под любопытствующим взором африканцев, для которых предназначался вагон. И так как я была «белой», мне пришлось провести эту ночь в Претории.