Африка африканеров - [74]

В архивах «Ранд дейли» я смогла отыскать протоколы этого процесса, мне удалось встретиться со многими свидетелями.

Все подсудимые до того, как им было предъявлено официальное обвинение, несколько раз побывали уже в заключении по «закону о 90 днях», а некоторые подверглись пыткам с применением методов португальской тайной полиции, одним из которых является пытка-статуя, о которой рассказывала Стефания Кемп: человека допрашивают много часов подряд, заставляя его при этом стоять с поднятыми вверх руками. Тот, кто падает или хотя бы сдвигается на сантиметр, тут же подвергается зверскому избиению. Этот вид пытки настолько жесток, что Шермбрюкер, например, пытался покончить с собой после двадцатичетырехчасовой пытки-статуи. Газидес выстоял сорок часов кряду. 55-летний Бейкер потерял сознание после семнадцати часов. Тревхела вынес пытку в течение ста десяти часов.

Женщины — об этом я узнала из рассказов Стефании Кемп — тоже не избавлены от пыток. В ходе процесса, о котором идет речь, они выпали на долю Эпи Никольсон и Сильвии Ним. Сильвия Ним, совсем юная девушка, отсидела два срока по девяносто дней, едва не лишившись рассудка. Будучи запертой в одиночке, полностью изолированная от мира в течение сорока пяти дней, она пыталась вырваться на свободу во время второго периода, который длился пятьдесят четыре дня. За эту попытку к бегству ее приговорили к пяти годам тюремного заключения.

В своем заявлении на суде она рассказала, чем было для нее это заточение:

— Я была заперта без права общаться с кем бы то ни было в камере размером три метра на два, и единственное, что мне давали читать, была Библия на африкаанс. Дверь моей камеры выходила в зал. Туда же выходили двери еще четырнадцати камер, но все они были пусты. Ни днем, ни ночью до меня не доносилось ни шороха, я не видела ни души, кроме надзирательницы, которая приносила мне поесть один раз в сутки и отказывалась говорить со мной.

В течение всего этого времени я жила в совершенно подавленном состоянии. У меня появилось невыносимо острое ощущение, будто меня расчленили надвое, и я уже не знала ни кто я, ни где я нахожусь. Мне не удавалось восстановить связь между моим прошлым, настоящим и будущим… Хотелось лишь умереть. Есть я уже не могла и день за днем худела. Когда после первых сорока пяти дней меня вывели из камеры, я была не в состоянии узнать окружающий меня мир, никак не могла привыкнуть к тому, что обрела возможность видеть лица людей, мебель, разные предметы. Меня охватил ужас. Я лишилась памяти, никак не могла узнать дом, в котором жила до ареста. Меня начали лечить. Но курс лечения был прерван новым арестом, второй «девяностодневкой».

Позднее Сильвия рассказывала о том, как пришла она к пониманию трагедии, которую переживает Южная Африка.

— Моя мать и мои учителя воспитывали во мне чувство превосходства белых над неграми… Говорили о том, что белые наделены интеллектом, а черные — нет… Что белые способны быть адвокатами, врачами, бизнесменами, а черные годятся разве на то, чтобы подметать улицу, готовить, выносить помои или выполнять самую грязную и неквалифицированную работу на заводах. Но в университете я познакомилась с неграми, которые были и умными и симпатичными. И я поняла — все, что мне вдалбливали раньше, было ложью.

Сильвия вспоминала, каким страшным ударом был для нее Шарпевиль, какой это был кошмар — сотни африканских женщин и детей, убитых выстрелом в спину. Вспоминала, как вышла из Либеральной партии, членом которой стала во время учебы в университете Родса, как вступила в Конгресс демократов. «Я хотела бороться в рядах организации, которая была бы тесно связана с африканским движением Сопротивления, но глине кого рой стояли бы африканские лидеры».

Сильвия Ним объясняет также, почему, тяжело заболев после своих «девяностодневок», она все-таки продолжала борьбу.

— Да, я знала, что, если меня вновь арестуют, мне будет очень плохо и все-таки не так чудовищно страшно, как моим африканским друзьям, которых бросают за решетку. У меня было два очень близких друга-африканца, оба они погибли под пытками в полицейском застенке. И я решила, что должна остаться в этой стране и продолжать борьбу против апартхейда.

А вот что заставило ее вступить после запрещения Конгресса демократов в одну из ячеек Коммунистической партии:

— Этот шаг был продиктован вовсе не стремлением бороться за установление диктатуры пролетариата, хотя я и убеждена, что именно социализм является единственным выходом для этой страны, я хотела бороться против апартхейда, за построение более справедливого общества. Не думаю, что на данном этапе Коммунистическая партия призвана сыграть решающую роль в Южной Африке… Но она, бесспорно, один из важнейших элементов борьбы. Мне кажется, что Африканский национальный конгресс и есть та организация, которая должна вести и направлять борьбу. Ибо он представляет большинство жителей нашей страны. Именно АНК является катализатором прогрессивного национализма, который ни в коем случае нельзя считать антибелым. К тому же Африканский национальный конгресс отнюдь не стремится заменить господство белого меньшинства какой-либо иной формой господства одних людей над другими.