Африка африканеров - [70]

— Приходилось ждать с зубной щеткой в руке, пока один товарищ кончит свои дела, потом спускали воду и в ней мочили зубную щетку, затем кто-нибудь другой шел по нужде, а следующий набирал оттуда воды в ладонь, чтобы попить. Ванные комнаты тоже, конечно, были, но их открывали только в случае инспекции.

С. описывает пытки, которым подвергались африканские узники:

— Большая часть стражников гомосексуалисты, так что насилие над подростками вещь вполне обычная, не говоря уже о всяких других надругательствах, когда, например, пленников заставляли танцевать голыми на потеху их мучителям.

Когда С. рассказал о пытках электричеством и водой в ванне, я тут же вспомнила, как кто-то из друзей говорил, что после окончания войны в Алжире оасовские офицеры нашли себе приют в Южной Африке, став советниками южно-африканской полиции.

— Дня не проходит без того, чтобы заключенных не мучили и не убивали, — рассказывает С. — Однажды я видел, как совсем молоденький стражник бил по голове всех проходивших мимо него африканцев. Когда я сиро сил его, что это значит, он с удивлением ответил: «Я их считаю». Время от времени узников запирают в камеры размером в два-три метра, «чтобы они поразмыслили над жизнью». Есть специальные отсеки для тех, кто пытался бежать или был непочтителен с охраной. Некоторые проводят там год или два, им не разрешаются свидания, не положено получать писем, они не имеют права ни с кем разговаривать. Многие заключенные сходят с ума.

— Но самое ужасное, — продолжает С. — это тайные казни. В тюремном дворе Претории такое происходило каждые десять дней. Казнили африканцев. За несколько дней до этого мы слышали, как они пели. И пели они до тех пор, пока люк виселицы не открывался у них под ногами. С той поры песня их стала настоящим наваждением, мы слышали ее даже во сне.

Когда на следующее утро я уезжала из Дурбана, аэропорт заполнила веселая, щебечущая толпа светских людей, явившихся сюда из Йоханнесбурга, чтобы провести уикэнд на берегу Индийского океана, и мне вспомнились другие люди, в Германии, которые твердят теперь: «Мы ничего не знали».

Йоханнесбург я увидела в снегу. И как всюду в мире, там лепили снежных баб, играли в снежки. С той только разницей, что белые считают это занятие утомительным или недостойным, и потому в Парктауне я видела, как старый африканец, согнувшись в три погибели, делал заготовки снежных шариков для своего юного белого хозяина.

Поселилась я в Хиллбрауне на холме, застроенном небоскребами. Говорят, что в те времена, когда Южная Африка входила еще в Британское Содружество, плотность населения в этом районе была самой высокой во всей империи.

С высоты своего двадцать пятого этажа я вижу бесконечную гряду рудничных отвалов, опоясывающую город, а вдалеке — богатые кварталы, куда переселились первые обитатели Хиллбрауна, разбогатевшие на этом самом золотом песке.

Теперь в этом районе живут эмигрировавшие сюда итальянцы и греки, интеллигенция и художники, предпочитающие бетон газонам и площадкам для гольфа.

Вся прелесть Хиллбрауна состоит в том, что большинство его населения говорит по-английски, что очень немногие ходят в голландскую реформатскую церковь и что расизм здесь проявляется не столь очевидно. Это один из тех редких кварталов, где депутатом чуть было не избрали представителя Либеральной партии.

И потом в этом квартале можно спокойно разгуливать в три часа утра, не страшась пустынных улиц. Множество закусочных, китайских ресторанов, аптек не закрываются добрую половину ночи. Хиллбраун — единственный человечный квартал во всем Йоханнесбурге. Обычно в европейских кварталах Южной Африки африканцев стараются не замечать. Не обращают внимания на зулуса, моющего лестницу на каждом этаже, на девушку, которая варит обед или ухаживает за детьми. Это темная безымянная масса тех, кого не замечают и с кем никогда не здороваются. Но по воскресным дням в Хиллбрауне все эти юноши и девушки с вечно согнутой спиной полностью завладевают улицей. Мужчины сбрасывают свой нелепый костюм боя и надевают ультрасовременный; маленькая шляпа, которую они носят а ля Синатра[69], делает их похожими на гарлемских денди; а девушки, скинув свои белые халаты, появляются в необычайно ярких цветов платьях и туфлях на высоченных каблуках. На улице всюду звучит музыка. Многие идут с гитарами и концертино (маленькие шестигранные аккордеоны, очень распространенные среди зулусов Дурбана) или насвистывают penny whistle. Эту джазовую мелодию, которая обычно сопровождается звуками флейты, не спутаешь ни с какой другой, и до сих пор, как только я вспоминаю Южную Африку, она снова и снова звучит у меня в ушах.

После двухмесячной разлуки я с удовольствием вновь встретилась с моим другом Энтони и его женой. У них тут были неприятности, полицейские приходили с обыском, грозили выслать Энтони, он ведь родезиец. Мы решили видеться как можно реже, а если возникнет что-нибудь важное, будем встречаться в drive-in, ресторанчиках, где можно пообедать, не выходя из машины.

Последние свои недели в Йоханнесбурге я провожу в любопытнейшей среде, довольно типичной для этого «золотого» города. Новые мои знакомые против апартхейда, но выражают свои оппозиционные настроения довольно своеобразно: тут и самая обыкновенная трусость, проявляющаяся в том, что днем человек занимается своими делами, а ночью напивается под звуки африканского джаза, и взятые на себя серьезные обязательства, которые неизбежно ведут к домашнему аресту, осуждению на девяносто дней и, в конце концов, к тюрьме; есть еще и такая разновидность, причем самая распространенная, — замкнуться в своей работе. «Я стараюсь быть хорошим журналистом или хорошим преподавателем, и так до тех пор, пока меня не вынудят покинуть родину».