Афорист - [8]

Автомолет похож на рыбу, или на гоночную машину.

Двое идут по просёлку к морю и рассуждают о достоинствах сильного пола, хотя говорят о слабом.

Хочешь жить хорошо, сделай все, чтобы так же хорошо жили другие.

Нельзя добиться свободы за счёт несвободы.

Нередко Пиза бывает весьма банален, как, впрочем, и положено афористу. Автор.

Пиза и Семиверстов:

— У меня была одна. Я просто с ума сходил от неё. Ничего вроде бы особенного. Никто на неё не кидался. Я — тоже, пока не увидел её живот. Вернее, родинку пониже пупка. Были мы на пляже. Она выходила из воды, из довольно сильного наката, плавки слегка сползли… Словом, я увидел пятнышко не более кофейного зёрнышка и заторчал. Я любил её, где только мог. Готов был это делать и день, и ночь. Хотя она не отличалась каким–то особенным поведением… ну, сам знаешь, как это бывает у особенно страстных натур.

— И что дальше?

— Она стеснялась этой родинки. Мол, вульгарная она, волосы из неё растут. Я же по молодости лет не признавался, что значит для меня эта её кофейного цвета пупырышка. Когда целовал её или кожей ощущал, я заводился с пол–оборота.

— Неужели пошла к косметологу?

— Увы! Ей сделали операцию. Причём так, что и следа никакого не осталось. А я потух.

— Странные они, бабы. Часто не знают своей выгоды.

— Даже те, кто держит под подушкой эпилятор.

Женщина всегда снизу, даже когда она сверху. Пиза.

Цикадия никогда не была отдельной территорией. Похоже, и никогда не стремилась к чему–либо подобному, быть может, потому что всегда являлась авторитетной и во всех отношениях приятной провинцией.

В одночасье что–то случилось в Кремле, и законы перестали действовать. Говорили всякое. Но всё это были скорее поэтические, нежели научные толкования. Вот два варианта. Первый: систему поразил остеохондроз — пережатые отложениями солей нервные волокна перестали пропускать сигналы из мозга на периферию. И второй: айсберг вошёл в широты времени, где царит вечная оттепель, и раскололся на куски.

Так Цикадия очутилась сама себе хозяйкой.

Фрагмент разговора:

— Вредна политика и для всего живого.

Я обожаю хаос. Есть в нём что–то от необузданной или первобытной страсти, нечто вызывающее из нашей палеопамяти событие, напоминающее начало начал, акт сотворения, мирозачатия. Автор.

Не надо меня подозревать в тщательно скрываемом язычестве. Боже, избавь! Даже блистательный сонм олимпийцев мне противен своим кровосмесительством. Я уже не говорю о прочих смертных грехах, до которых охочи были бессмертные красавцы и красавицы. Ещё раз автор.

Любая мошна без мошонки

Не лучше дырявой кошёлки.

(народная песенка).

Над Цикадией опять фиолетовые знамёна.

Самыми неприемлемыми для вернувшихся аборигенов являются куцапы, поскольку с именем этого народа репатрианты связали своё изгнание. На этой почве куцапы поражены комплексом вины и готовы на всё, лишь бы доказать всем, что они без вины виноватые и достойны лучшего к себе отношения.

Под фиолетовыми знамёнами по Цикадии ходят толпы аборигенов, скандируя что–нибудь подобное следующему: «Долой мясоедов, пожирателей меньших наших братьев!» Но Пиза продолжает кормить своих клиентов телячьим бифштексом, шашлыком из баранины, свиными отбивными… Подаётся в «Афродизиаке» птица всякая и нередко дичь

«Позор и проклятие нудистам! Их закон — это богомерзкий разврат!» — кричали аборигены. Однако в стриптиз–клубе ни на день, а вернее, ночь, не прекращается знаменитое шоу.

Горлодранцы и голодранцы. Тойфель Кар.

— Мы должны поставить их в невыносимые условия. Когда–то они нас выслали, теперь же мы всех, кто занимает нашу землю, выживем отсюда.

— О чём ты говоришь, Муст! — изумлённо уставился на брата Вовс.

— Мы будем приходить к ним в дома в самое неподходящее время, будем звонить к ним по телефону и в дверь. Подбрасывать листовки и письма… Будем намекать и говорить прямо о том, что прикончим тех, кто не прислушается к нам и не уедет. Но убивать не будем. Никогда. Нет! Мы хотим обойтись без крови. А начнём с их героев, известных людей: журналистов, чемпионов, звёзд эстрады и т. п. Когда эти один за другим двинутся прочь, за ними потянутся и остальные (из выступления на подпольной сходке).

— Ты ничего не слышишь? Мне всё время кажется, что где–то скулит собачонка.

— Пожалуй, — лукаво усмехнулся Вовс.

— Слава аллаху, а то я уж подумал, что галлюцинация.

— Это и в самом деле щенок.

Вовс вытащил из спортивной сумки лопоухого малыша. Пёсик тут же обмочился.

— Гляди–ка, — повеселел Муст, — терпел. Не хотел портить сумку. Хорошая будет собака.

Улыбка его напоминает гримасу слепого.

На яйле:

— Послушай, Муст! Зачем ты их тут маринуешь? Отпусти на фиг!

— А кто с отарой зимовать будет? Может быть, ты останешься?! Университет подождёт — какие твои годы!

— Но ведь, как я понимаю, ты их зафрахтовал лишь на сезон.

— Да. Я их отпущу, как только найду замену.

— А если не найдёшь?

— Значит, они будут зиму зимовать.

— Но ведь это незаконно, брат!

— Ты и вправду так считаешь?

— Убеждён!

— Значит, ты неважный шахматист. Далее двух ходов не видишь.

— Причём тут шахматы?

— Я играю долгую игру. И я хочу победить. Меня даже ничья не устраивает.