Афина Паллада - [13]
— Сколько дней вам понадобится для этого? — спросил аббат.
— Дней? — воскликнул поэт. — Здесь нужны годы. Не менее тридцати.
Аббат Пеклеван опечалился.
— В таком случае, — мягко сказал он, — я уже не смогу узнать, что вам показывала бочка. В нашем роду никто не жил более девяноста восьми лет, а мне уже восемьдесят три.
— Кое-что я вам прочту скоро, — растрогался гуманист.
Они вышли с братом Жаном, с лица которого не сходила насмешливая улыбка. По дороге они стащили у зазевавшегося повара жареного каплуна, истекающего каплями жира. У брата Жана была припасена под рясой полная венецианская бутылка.
— Что же ты прочтешь ему? — спросил он у Франсуа в сторожке в дальнем углу монастырского сада. — Ведь мы там просто бражничали, как и брат Тендрике. К слову сказать, бочки еще не научились говорить.
— Ты ошибаешься, — свысока сказал философ. — Все это правда, о чем я говорю.
— Как? — изумился брат Жан. — Разве мы не надули этих бедных простаков, свихнувшихся над посланиями пророков?
— Нет, — совершенно серьезно ответил доктор медицины.
— Тогда ты самый ловкий плут из тех, которые когда-либо срезали кошельки в соборе Богоматери, клянусь копытом быка, съеденного на прошлой неделе!
— Возможно, — загадочно ответил Рабле, Алькофрибас, извлекатель квинтэссенции.
Через некоторое время Рабле прочитал аббату и брату Жану первые главы об ужасающих и поучительных деяниях благородных великанов Грангузье, Гаргантюа и Пантагрюэля.
Аббат Пеклеван был человек ученый. Он свободно, как и Рабле, читал римских и арабских авторов, был блистательным поклонником кружка Маргариты Наваррской, по-своему трактовал святое писание, цитируя его недозволенно — без комментариев и оговорок. Он вел дневник, куда вписывал дела монастыря, исцеления, рецепты блюд и лекарств, расходы, сметы, а также события, поразившие его душу. В тот вечер он записал:
«Брат Франсуа Рабле — величайший из французов. Сам Карл Великий ничто в сравнении с ним. Это исполинское волшебное дерево, в тени которого лежит Франция. Веками люди будут срезать с него черенки, чтобы привить их на корнях своих дичков — и расцветет пышный сад французского искусства, и в нем будут отдыхать, лакомиться и учиться все народы. Пока же шелест гигантской смоковницы внятен немногим…»
В это время Франсуа и Жан перелезали через монастырскую ограду, направляясь в ближайший кабачок, где хорошо жарили кровяную колбасу, а вино подавали хорошенькие девушки. Они присели в полумраке дымной комнаты, наполненной фокусниками, студентами, ворами и поэтами.
Пылало пламя очага, шипело мясо на вертелах.
Брат Рабле вмешался в спор двух монахов о боге и богах. Один из них отрицал древних богов. Рабле сказал:
— Нет, они были. Афина, к примеру, сама строила корабль аргонавтам и вделала в киль кусок поющего дуба, способного пророчествовать.
Это не убедило монахов. Тогда писатель сказал:
— Как же можно не верить в Афину, когда ее, совсем как живую, изнасиловал родной брат Гефест хромоногий!
В это поверили сразу, и все заговорили о подробностях супружеской жизни богов.
Потрясенный хрониками, брат Жан для начала потребовал кружку двойного эля, а заодно и малаги, хорошо согревающей печень в зимнее время. Несколько раз он задумчиво и с недоверием смотрел на Франсуа. Потом сказал:
— А ведь ты прав. Бочка показывала. Все это я видел. Клянусь беременностью святой матери, так и было, как написал ты, — и про королей, и про монахов… Эй, кто тут есть? Тетери сонные! Еще два бочонка пива!
Давно успокоился под камнем аббат-гуманист. Отзвонили колокола на погребении храброго кутилы и солдата Жана. Спит вечным сном брат Франсуа Рабле, так и не доплывший в родную Турень — пятая книга осталась недописанной.
В сумрачной келье, пропахшей травами и воском, сидит монах-аскет, дописывающий хроники Рабле. Свет Возрождения стал меркнуть, слабеть. В лютой славе разгорались костры святой инквизиции. За цитирование пророков без комментариев отрубали руки, бросали в темницы, выламывали ребра. И монах жестко вычеркивает из рукописи вольные анекдоты, вписывает на их место религиозные сентенции.
Огонек свечи заколебался, словно кто невидимый дохнул.
Монаху слышится из подземелья голос старой бочки, наполненной святой водой вместо вина:
— Жажду!
Оглушенный аскет крестится, шепчет молитвы, меняет перо, а из глубин монастыря, содрогая замшелые камни, несется:
— Пейте!
КЛИНОК
Собакам — львиные почести! — желчно думал Лермонтов, пуская коня рысью по белым ромашкам склона.
Высочайшим повелением поручику Голштейну, барону, была пожалована сабля с бриллиантовым крестом на рукояти. А между тем не только офицеры, но и солдаты отлично понимали, что поручик угробил в деле пол-отряда ради жалких трофеев — четырех сожженных саклей и одного пленного подростка. Понимали и то, что Голштейн — племянник флигель-адьютанта императора.
Вчера в собрании подвыпивший поручик постоянно касался рукой сверкающей сабли. И простые с костяными ручками кинжалы прославленных офицеров многим показались убогими. Маменьки дочерей на выданье благосклонно кивали герою вечера.
Лермонтов понимал всю глупость и суетную мишуру одеяний, чинов и наград. Но мудрость он поверял бумаге, а на людях выставлял напоказ детскую вспыльчивость и молодечество. Однажды на бал он явился в диковинном наряде астролога, расписанном магическими знаками. Пошла мода на черные кавказские бурки — он временами появлялся в белой, как снег. Щеголял прекрасными пистолетами. Безжалостно острил над показными храбрецами и часто поражал товарищей безумной, ненужной смелостью под пулями.
История братьев Есауловых, составляющая основу известного романа Андрея Губина «Молоко волчицы», олицетворяет собой судьбу терского казачества, с его появления на Северном Кавказе до наших дней.Роман глубоко гуманистичен, утверждает высокие социальные и нравственные идеалы нашего народа.Время действия романа начинается спустя столетие со дня заселения станицы — в лето господне тысяча девятьсот девятое, в кое припала юность наших героев, последних казаков буйного Терека и славной Кубани.Место действия уже указано, хотя точности ради его следовало бы очертить до крохотного пятачка сказочно прекрасной земли в Предгорном районе, из конца в конец которого всадник проедет за полдня, а пеший пройдет за день.
Группа «Митьки» — важная и до сих пор недостаточно изученная страница из бурной истории русского нонконформистского искусства 1980-х. В своих сатирических стихах и прозе, поп-музыке, кино и перформансе «Митьки» сформировали политически поливалентное диссидентское искусство, близкое к европейскому авангарду и американской контркультуре. Без митьковского опыта не было бы современного российского протестного акционизма — вплоть до акций Петра Павленского и «Pussy Riot». Автор книги опирается не только на литературу, публицистику и искусствоведческие работы, но и на собственные обширные интервью с «митьками» (Дмитрий Шагин, Владимир Шинкарёв, Ольга и Александр Флоренские, Виктор Тихомиров и другие), затрагивающие проблемы государственного авторитаризма, милитаризма и социальных ограничений с брежневских времен до наших дней. Александр Михаилович — почетный профессор компаративистики и русистики в Университете Хофстра и приглашенный профессор литературы в Беннингтонском колледже. Publisher’s edition of The Mitki and the Art of Post Modern Protest in Russia by Alexandar Mihailovic is published by arrangement with the University of Wisconsin Press.
Статья Владимира Кричевского (графический дизайнер, искусствовед) для журнала «Шрифт».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге подробно и увлекательно повествуется о детстве, юности и зрелости великого итальянского композитора, о его встречах со знаменитыми людьми, с которыми пересекался его жизненный путь, – императорами Францем I, Александром I, а также Меттернихом, Наполеоном, Бетховеном, Вагнером, Листом, Берлиозом, Вебером, Шопеном и другими, об истории создания мировых шедевров, таких как «Севильский цирюльник» и «Вильгельм Телль».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Потрясающее открытие: скульпторы и архитекторы Древней Греции — современники Тициана и Микеланджело! Стилистический анализ дошедших до нас материальных свидетелей прошлого — произведений искусства, показывает столь многочисленные параллели в стилях разных эпох, что иначе, как хронологической ошибкой, объяснить их просто нельзя. И такое объяснение безупречно, ведь в отличие от хронологии, вспомогательной исторической дисциплины, искусство — отнюдь не вспомогательный вид деятельности людей.В книге, написанной в понятной и занимательной форме, использовано огромное количество иллюстраций (около 500), рассмотрены примеры человеческого творчества от первобытности до наших дней.