Афина Паллада - [12]

Брат Жан вовремя поддержал Тендрике, иначе бы он грохнулся посредине зала. Больше монах ничего не мог сказать. Ему снова заплело язык, отняло ноги. Пришлось вынести его в часовню, где он проспится от неумеренного лечения.

Слова монаха не оставили без внимания. Синклит старейших задумался. Все знали: когда бочка опорожнялась, она при ударах издавала гулкий звук пустоты; когда же наполнялась снова чудесным золотистым сидром или превосходным белым вином, не отвечала даже на удары пьяного лба, как плотно поужинавший монах, веки которого смежил сладкий сон сытости. И совет постановил:

— Брата Тендрике послать на год работать в коптильню, предварительно изгнав беса розгами, если таковой окажется;

— Ученому ключарю братства три дня и три ночи неотлучно быть при большой бочке и внимать ухом;

— В помощь оному ключарю выделить главного стража монастырских запасов брата Жана;

— Для несения караула выдать с поварни: голову бретонского сыра, два круга колбасы, той, что прислали из местечка Монфлерю, две дюжины свежих пшеничных лепешек, шесть гроздьев изабеллы, а также малый жбан трехлетнего сидра;

— Ради страха ночного снабдить ключаря мечом обоюдоострым из главного арсенала. Поскольку брат Жан никогда не расстается с внушительным маврским ножом, необходимым ему в трапезной и в караулах, тому брату Жану добавить лишь стальную рубашку — из второго арсенала;

— Дабы не пугать духа злого и духа доброго, огня при себе не иметь;

— Всей монастырской братии числом тысяча четыреста пятнадцать неустанно молиться о благости господней и о спасении винного погреба. Аминь.

С пением укрепляющих молитв братья Франсуа и Жан спустились в погреб. На них смотрели, как на сходящих в преисподнюю. Брат Жан, как обычно, покачивался, что приписали большому воображению воина.

Последний раз окинули они глазами заснеженную деревеньку, долину с низко висящим туманом, тусклые огоньки монастыря — и дверь захлопнулась.

В погребе тепло. Пахнет яблоками, мхом, винным дубом. Попискивают мыши. Мерцают зеленые искорки глаз монастырской кошки, любимицы аббата.

Брат Жан улегся на соломе и захрапел. Брат Франсуа переживал радость сюжета и поэтому нуждался в отдыхе — поручение обрадовало его. Он последовал примеру стражника. Вскоре однако они проснулись.

Кромешная тьма угнетала сердца караульных. Они вспоминали весенние сады, залитые солнцем, веселые ручейки в рощах, птичье пенье. Время от времени внимали ухом — бочка молчала.

Ночь прошла или час, или вечность? Может, давно разрушился монастырь и в нем поселились волки, а может, в нем спасается новая братия, правнуки Франсуа и Жана? Ведь случилось же с преподобным отцом Илией подобное чудо — молодой Илия вышел на час за холмы монастыря, а когда вернулся к обеду, монастырь был не тот, монахи другие, имя Илии разыскали в книгах, написанных лет триста назад.

Первым не выдержал тьмы и неизвестности горячий брат Жан. Торопливо вытащил он затычку из жбана и сделал глоток-другой. Отпив полжбана, сказал:

— Чудеса, брат Франсуа… С нами крестная сила! Ей-богу, я вижу… светлее стало… хорошо вижу… Ну-ка, глотни!

Брат Франсуа не замедлил. Темнота отступила. Виноградное солнце засияло в голове, позолотив и кровь. Пределы раздвинулись.

Выпив еще, они видели уже не только погреб, но и какие-то города, башни, корабли, знамена… Точнее, видел Франсуа и рассказывал Жану.

Жбан быстро пустел. Пришлось открывать кран большой бочки, что под силу только такому молодцу, как брат Жан. Кран пастью походил на свиную морду, а его рычаг на оглоблю.

Медленно плыли они на блаженных волнах в страну Божественной Бутылки. Крепко держались за кран бочки, как за руль корабля. Налетали штормы, проплывали богатые и скудные острова, прыгали звериные хари из пропасти моря… Время отступило.

Сбросивший стальную рубашку, а также и нижнюю, брат Жан громко хохотал. Его смешило то, что он никак не мог перебраться через маленький бочонок — такой ему привиделась бочка, он старался поймать зеленоглазую пантеру, но она оказалась проворнее монаха. Брат Франсуа пел на греческом языке, путая его с немецким, испанским, английским, голландским, еврейским… которые он, впрочем, знал великолепно…

И когда их, настрадавшихся, вынесли на руках через три дня из погреба, они не могли пошевельнуть ресницей. Аббат Пеклеван сам молился о жизни караульных, не пощадивших себя в борьбе с князем тьмы. На второй день они пришли в себя.

— Она сказала «пейте»! — настаивал брат Жан.

— Нет, Тендрике был прав, — говорит мэтр Франсуа Рабле. — Она сказала «жажду».

— Нет, «пейте»! — упрямился светлоглазый монах.

— Хорошо, будь по-твоему, — улыбнулся врач Рабле. — Пейте, но только так, чтобы не проходила жажда — умеренно и выбирая напитки. То есть вино Мудрости.

— Я не спорю с этим, — отмяк брат Жан, успевший пропустить полпинты браги. — Какое-никакое, лишь бы вино да к нему пару вертелов с обжаренной грудинкой, в меру проперченной.

— Она не только говорила, но и показывала, — докладывал ученый. — Мы видели удивительные страны, множество странных людей, разных чудищ и островов, где обитают рогатые, крылатые и трехголовые скряги, музыканты, короли и ремесленники… Я напишу об этом.