Афганский дневник - [17]

В темноватом бараке собрались командиры рот, капитан развернул на шатком столе помятую карту, ткнул пальцем в пятнышко горного кишлака. Офицеры согласно покивали и разошлись.

— Я приказал всем спать, — повернувшись к Сергею, объяснил Зия. — Завтра очень тяжело, дорога в горах нету. Сначала ехать, потом много идти.

Висевшая над столом лампочка потускнела, погасла, потом снова разгорелась, вольфрамовая нить в ней мерцала красновато-кровавым светом, напоминая дождевого червя, изогнувшегося на рыболовном крючке. В этой полутемной грязноватой комнате к Сергею пришло вдруг пронзительное ощущение суровой реальности жизни. Утром было плохое настроение, он подумывал даже, не отложить ли работу над репортажем об афганских солдатах до лучших времен. Все же пересилил себя, преодолел необъяснимое и потому болезненно плохое предчувствие, убедил афганского комдива послать его именно в этот батальон, уходящий в опасный рейд. Убедил, добился — оттого и приятны ему эта тусклая комнатка, этот немолодой лысеющий капитан.

— Давай мы тоже спать. Ложись здесь, это тепло, — сказал Зия, вороша на единственной в штабе койке мятое верблюжье одеяло и брошенную вместо подушки старую шинель.

Сергей попробовал было отказаться, понимая, что Зия уступает ему свою кровать, но капитан уже выключил свет, прилег на скамью, стоящую по другую сторону железной печурки.

Несколько минут лежали молча. Потрескивала печь, мерцал на глиняном полу бледно-розовый отблеск углей, шевелилась от сквозняка брезентовая оконная шторка, с улицы доносилось притоптывание мерзнущего часового, за стеной кто-то заунывно вполголоса то ли пел, то ли молился. Капитан заворочался, вздохнул:

— Очень я нехорошо сделал, очень плохой человек.

Сергей невольно усмехнулся: за что это Зия так по-детски на себя обиделся?

В темноте прошлепали босые ноги, затрещала рвущаяся бумага, капитан придвинул к кровати тумбочку, положил на нее разорванный пакет:

— Кушай курагу, хороший курага, вчера купил.

— Спасибо, Зия. Только зря ты пакет разорвал: все равно столько не съедим.

— Моя жена очень любил курагу, — после долгой паузы заговорил Зия. — Я приду — она ждет. Мы сначала бедно жили. Офицеров наших квартир нет. Деньги плати — живи.

— На частных, значит?

— На чужой квартира. Много денег давай. Детей токе много. Сапог у них нет. Когда снег, дети квартира сидят, хозяин ругается, я ему говорю: убью. Жене все равно курага покупал, очень хороший был жена. Любил меня.

— Прости, Зия, ты все говоришь — была… Она умерла?

— Жена поехал домой, душманы убил.

— Зачем же ты ее одну отпустил?

— Я служил, — глухо ответил Зия. — Долго домой не был, жена тоже не был. У жена отец умирал, он в горах жил, кишлак маленький, далеко. Жена одна поехал, я не мог, у меня батальон, я командир. Время сложный было. Амин, мы знаем, Тараки убил. Что потом — не знаем. Много Амин людей забрал, убил, тюрьма посадил. Мне плохой человек с гор говорит: уходил из армии или семью режут. Я человек арестовал, командир дивизии прошу: дай три дня отпуск. Еду за жена — она уже мертвый.

В темноте белело пятно нижней рубахи капитана, он сидел на скамье, опустив между колен подсвеченные заревом углей руки, ссутулив плечи, склонив на грудь голову. Сергей машинально жевал сушеные абрикосы. Зия тоже потянулся за курагой, долго не мог захватить пальцами, только назойливо шуршала бумага.

— Люди кишлак видели, говорят: жена очень кричал, плакал, просил скоро убить. А они мучал. Потом сели кушать, а моя жена кричал, плакал…

Капитан поперхнулся, кашлял долго и громко. Сергею показалось, что капитан сдерживает рыдания. Но после паузы Зия заговорил так же глухо, медленно:

— Они ушел в горы, я искал, один искал. Очень хотел догнать. Отпуск конец, я уехал. Большой сын говорит: бери служба, учи врага убить. В мой батальон служит, солдат, завтра вперед идет — в разведка. Всегда просит вперед посылать. Хороший сын, солдат хороший.

Сергею хотелось расспросить подробнее — сын служит в батальоне отца, об этом можно сделать сильный материал, но Зия поднял голову:

— Я очень плохой хозяин. Спать надо, завтра далеко ходить, — и неловко, грузно повалился на скамью.

Батальон вышел из расположения до рассвета. По узкой дороге вытянулась цепочка огней. Впереди лязгали гусеницами, скрежетали стальными днищами по валунам боевые машины пехоты, следом шли крытые брезентом грузовики с минометами, палатками, боеприпасами, походная кухня, агитационная машина — на обратном пути, если рейд будет успешным, планировалось проводить митинги в селениях. Замыкало колонну боевое охранение.

Сергея капитан взял в свою командирскую БМП. Впереди них шла только головная походная застава: красные кормовые огни ее машин, удаляясь, вспыхивали на подъемах дороги.

Дорога была тяжелой, без покрытия. Собственно, даже не дорога, а петляющий каменистый путь между пологих холмов, похожих друг на друга, как штормовые волны. В этом застывшем море трудно было вывести батальон точно к устью ущелья, откуда начинался пеший, самый опасный участок рейда. Не помогала и карта, на которой дорога вовсе не была обозначена. Поэтому Зин, спрятав карту в планшет, плотно сел на броню левее и ниже пушки, опустив ноги в командирский люк, вглядывался в холмы, отыскивая среди них знакомые, памятные по рекогносцировке приметы. Сергей под шумок тоже остался наверху, покрепче ухватился за скобу откинутой крышки башенного люка, думая на первых порах лишь об одном — как бы не прищемило на очередной колдобине костяшки пальцев.