Афера. Роман о мобильных махинациях - [71]

– Я должен вознаградить Виктора по делам его! Да воздастся ему! Да сыщет он, да обрящет! Да не оскудеет рука дающего ему по делам его! – запричитал Штукин на дьячковый манер, всхлипывая и вымаливая себе всепрощение от геенны огненной. – Воздам ему, соделаю партнером во веки веков, приближу к себе и открою сундуки свои, ако же и сердце свое, навстречу искреннему своему другу, – восклицал уже в голос Штукин, чья проблема была в крайнем его религиозном фанатизме, в поповском лицемерии, в следовании заповедям Спасителя нашего, в которых не смыслил ни аза, считая, что живет ради служения, и тем лишь прикрывая протухлость свою и скукотищу, от себя исходящую. Догматическое дерьмо, впитанное Штукиным, кое-как им осмысленное и осевшее илом на дне, всплывало при пограничных состояниях вроде теперешнего. Впавший в состояние опаснейшего альтруизма и запрещенного всеми конвенциями человеколюбия, Штукин заплатил за выпивку и поспешил в номер Картье, воображая, что тот еще никуда не улетел, что он сейчас все исправит, обрадует Виктора своим широким жестом, возрадуется, словно Антонио за Бастанио в «Венецианском купце», и оросит алтарь их с Картье дружбы слезами раскаяния и примирения.

А меж тем Картье в который уже раз въезжал в тоннель, вплывал в пещеру, залезал в нору и входил, будто горячий нож в податливое масло. С этой женщиной он не знал покоя, не ведал усталости, и они вели себя довольно громко, так, что вышедший из лифта на нетрезвых ногах Штукин, услыхав приглушенные лишь дверью номера «ааа» и «ооо», вначале даже как-то несколько растерялся, а затем с ним сделалась меланхолия. Не имея любви, невыносимо видеть целующихся влюбленных на тротуаре, не имея секса, подслушать звуки чужой любви означает получить глухой удар по самооценке и самолюбию, резонансная волна от которого бьет в пах, заставляя жалко ежиться, а в лучшем случае яростно мастурбировать под фильм с участием грудастой Шайлы Стайлз.

Чуть было не миновав дверь номера Картье (предупредительный метрдотель вызвался было проводить, но Штукин заверил в своей адекватности и узнал лишь номер комнаты) и занеся ногу для следующего шага, Костя запнулся, сообразив, что именно вот эта самая, с номерком, заканчивавшимся на «тройку», дверь и аккурат из-за нее-то, из-за этой самой двери и неслись все эти «ааа» и «ооо», исполняемые чистым и знакомым Штукину женским сопрано, к которому нет-нет да и подмешивался сипловатый рык Картье.

– Черт меня побери, – пробормотал Штукин, – Витька зря время не теряет. Я-то думал он уже катит себе в Москву, а он, извольте видеть, с дамой!

Некоторое время поговорив с дверью номер «…3» и безнаказанно поупражнявшись перед ней в красноречии, Штукин, воображая, что он таким образом подшутит над своим приятелем и заранее находя шутку свою удачной, сильно ударил в дверь несколько раз и требовательно произнес: «Открывайте!» Пошатался немного (пьяный кураж, положение обязывало) и добавил:

– Открывайте, прелюбодеи! Это полиция нравов!

Всякий шум за дверью моментально стих, втянулось под дверь тихое, произнесенное мужчиной проклятие. Проклятие негодяю, что своим стуком враз погасил любовный пыл. Молчание слегка озадачило Штукина, и он, все еще продолжая дурачиться, вновь постучал, вновь сказал что-то театральное и за собственным шумом не расслышал быстрых шагов там, за дверью, не заметил, что крохотная точка дверного глазка на мгновение из светлой сделалась непроницаемой: кто-то проверил посетителя и тут же отпрянул от двери, будто испугавшись случайной пули. И вот, когда Штукин готов был махнуть на все рукой и восвояси убраться, отчасти довольный, что все произошло именно таким образом, Картье все же нет в номере, у него, у Штукина, от выпитого случилась слуховая галлюцинация и тем самым исчезает необходимость делиться с Виктором, как дверь тут же и распахнулась, и Штукин увидел, что на пороге, в дорожном костюме, состоящем из слаксов и рубашки в крупную клетку, стоит Картье с дорожным кофром в руке. Он увидел Костю, лицо его осветила самая искренняя улыбка на свете, которую Картье за минуту до этого репетировал перед Леной и она молча поднимала большой палец: «выглядит естественно».

– О! Друг дорогой! Ну здравствуй, здравствуй еще раз! А я, как видишь, отчаливаю. Пора в аэропорт, как раз поспею на утренний самолет в фатерлянд.

– Витька, – заплетающимся языком прокурлыкал вульгарный Штукин, – а кого это ты только что тут так яростно, pardone moi, жахал?

– Жахал? Я? Вообще-то я собирал вещи, мон шер ами, а ты много выпил, и тебе с непривычки мерещится. Ты что-то хотел от меня, Костя? Извини, но я уже почти опаздываю, я еще даже такси не вызвал в этой суете: пока билет менял, пока то, пока се…

Картье критически посмотрел на своего босса, все больше походящего на расползавшуюся под дождем картонную коробку:

– Тебя жена такого к себе не подпустит. Насколько я могу судить из своих поверхностных наблюдений, она не сильно жалует пьянчуг вроде нас с тобой.

– Эх, Витька, – всхлипнул Штукин. – Я ей стал совсем не нужен, вот и накидался тупо в ноль целых ноль десятых. Пойдем выпьем?