Афанасий Фет - [55]

Фет попытался схватиться ещё за одну соломинку, надеясь уже на помощь верного друга. Узнав, что Борисов собирается продать Фатьяново и отправиться в Петербург, а затем на военную службу на Кавказ в надежде излечиться от несчастной любви или погибнуть, влюблённый предлагает товарищу по страданиям план: «Слушай: ты хочешь продать Сухотину Фатьянову (так. — М. М.) и очистить 20 т[ысяч рублей] с[еребром], на которые будешь получать, как говори[л], по 6 процентов, т. е. 1200 руб. ассигн[ациями]. Не всё ли тебе равно, от кого ты ни будешь получать эти деньги, поэтому я задумал вот что. Пускай деревня на бумаге будет твоей собственностию, а ты возьми от меня 5 т[ысяч] по контракту на 2, на 3 года, как хочешь, на случай неурожая даже деньги на уплату тебе за два года у меня в кармане… а если по истечении этого срока ты всё-таки будешь настаивать на том, чтобы продать его, то уж тогда я его куплю у тебя и дело с концом, в таком случае я при первой возможности бросил бы глупую службу и переехал есть грибы в Фатьянову…»^{213} Но и этот план своеобразной аренды имения на льготных условиях не был реализован — Борисов передумал его продавать.

Провалились и другие, не менее отчаянные проекты. К середине 1850 года Фет смирился с мыслью, что рассчитывать на скорое достижение уровня доходов, достаточного, по его представлениям, для того, чтобы кормить семью, надежды не было, а следовательно, не была возможна и женитьба на Марии. В письме Борисову из Новогеоргиевска от 1 июля 1850 года Фет признал поражение: «Я не женюсь на Лазич — и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений, она передо мной чище снега — прервать неделикатно и не прервать неделикатно — она девушка…» Смирившись, Фет оставляет планы отказаться от военной службы и даже начинает находить в её рутинности лекарство от сердечных ран. В том же письме он сообщает Борисову: «Не умею тебе объяснить того беспокойного чувства, которое живёт во мне по поводу стечения всех обстоятельств моего теперешнего быта. Тут служба срочная, ответственная, мелочная, тут разные материальные заботы, а тут ещё этот несчастный Гордиев узел любви или как хочешь назови, который чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и силы. <…> Знаешь, втянулся в службу, а другое всё только томит, как кошмар… Ехать домой, бросивши службу, — я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением»^{214}.

В ситуации, в которой невозможны (во всяком случае для Фета) физическая любовь и брак, когда любовь состоит из одних, пусть и пронизанных поэзией, разговоров, постепенное охлаждение было неизбежным. Ему способствовало увеличение расстояния между возлюбленными: после вызвавшего тревогу молодого корнета похода, связанного с венгерскими событиями, 10 июня 1849 года Орденский полк двинулся дальше на запад, но дошёл только до Ново-Миргорода той же Херсонской губернии, а в сентябре того же года вернулся в Новогеоргиевск, от которого до имений Петровича и Лазича было далеко. Свидания с Марией прекратились, отношения свелись к интенсивной переписке: Фет предлагал расстаться, Мария просила не оставлять её. «Если я искренно жаловался своему другу Алексею Фёдоровичу на кого-либо, то только на себя, не находящего никакого исхода тому томлению, которое выражалось в письмах хорошо знакомой им девушки. Она не менее меня понимала безысходность нашего положения, но твёрдо стояла на том, что, не желая ни в каком случае выходить замуж, она, насильственно порывая духовное общение, только принесёт никому не нужную жертву и превратит свою жизнь в безотрадную пустыню», — вспоминал поэт. По совету Бржеского Фет съездил в Фёдоровку, где гостила Мария, чтобы «постараться общими силами развязать этот Гордиев узел». «Конечно, восторженная наша встреча не повела ни к какой развязке, а только отозвалась на нас ещё более тяжкою и безнадёжною болью…»^{215} Бесконечно тянуться это не могло. Чувство проходило само, и одновременно Фет как будто намеренно стремился убить его в себе почти нарочитым прагматизмом. В последних числах сентября 1850 года он едва ли не всерьёз рассматривает предложение брата своего зятя Матвеева жениться на его свояченице в Волхове. «…Она-де богата. Хорош бы я был, помчавшись за химерой в Волхов без денег и проч. Нет, подобные предприятия не по нашим средствам», — сообщал Фет воевавшему на Кавказе Борисову в письме от 28–30 сентября из Новогеоргиевска. В начале декабря 1850 года он делится с тем же адресатом новыми душевными порывами: «Отчего я так страдаю — не знаю. Может быть оттого, что тайно порываюсь найти где-нибудь мамзелю с хвостом тысяч в 25 сереб[ром], тогда бы бросил всё»^{216}.

Окончательный разрыв Фета с Марией Лазич произошёл в конце (возможно, в ноябре) 1851 года. Говорит о нём как об уже свершившемся факте Фет в письме Борисову от 9 декабря. Как именно это случилось, из письма узнать нельзя. Видимо, всё произошло само собой. Роман завершился бы в общем безболезненно, не оставив столь значительного следа в душе Фета, если бы не его неожиданная и трагическая развязка в начале 1852 года, о которой поэт узнал позднее от Петковича: «— А Лена то! — Что? что? с испугом спросил я. — Как! воскликнул он, дико смотря мне в глаза; вы ничего не знаете? И видя моё коснеющее недоумение, прибавил: да ведь её уже нет! она умерла! И, Боже мой, как ужасно!»