Адъютант императрицы - [175]

Граф Чернышев поклонился гордо и холодно и при гробовом молчании всего общества произнес:

— Я явился сюда не для того, чтобы воспользоваться вашим гостеприимством, князь Григорий Григорьевич, я здесь для того, чтобы передать вам повеление государыни императрицы, нашей всемилостивейшей монархини, а эти солдаты находятся здесь, как это надлежит, потому что я имею честь говорить от имени и по поручению повелительницы русского государства и русской армии.

— Ага, — с угрожающей усмешкой проговорил Григорий Григорьевич, — государыня императрица выбрала удивительного посла, чтобы выразить мне свое желание; обыкновенно я привык узнавать их иным путем… Но все равно, говорите!

— Мое посольство касается только вас одних, — ответил граф Чернышев, бросая взор на офицеров.

Те в недоумении сгрудились в другом конце зала. Некоторые успели взглянуть в окно и увидели, что весь двор был занят гренадерами.

— Говорите! — проговорил Орлов. — То, что императрица имеет передать мне через вас, свободно могут слышать мои друзья!..

— Вы хотите этого? — спокойно и холодно промолвил Чернышев. — Так вот слушайте! Государыня императрица желает, чтобы вы отказались от всех своих должностей, государственных и придворных, так как она недовольна вами. Вот бумага, требующая от вас заявления в желательном государыне смысле. Я попрошу вас сейчас подписать ее, чтобы я немедленно мог вручить ее императорскому величеству.

Безмолвно стояли объятые ужасом офицеры. Алексей Григорьевич Орлов печально склонил голову на грудь.

Григорий Григорьевич побледнел как смерть, но затем вся кровь кинулась ему в лицо; казалось, у него закружилась голова. Шатаясь, он отступил на несколько шагов назад, но затем снова выпрямился с угрожающим видом. Резким движением он бросил к ногам Чернышева бокал, который все еще держал в руках, и громким голосом, жутко прозвучавшим среди мертвой тишины, воскликнул:

— И вы, безумный, осмеливаетесь говорить мне это в моем же доме? Ты смеешь так разговаривать со мной сегодня, ты, кого я еще вчера мог, как червя, раздавить своей ногой? Смотрите же все вы, мои друзья, какие козни строит этот проклятый Потемкин против вашего фельдцейхмейстера! Ко мне, сюда! Сплотимся вместе, идем к императрице — она должна услышать голос чести; этого несчастного, который злоупотребляет ее именем, она должна выдать нам, чтобы судить его, как он того заслуживает.

Чернышев сделал знак гренадерам, и на пороге комнаты появились солдаты со штыками, направленными против находившихся в комнате. Тишина стала мертвая; шумные до сих пор и разгоряченные офицеры стояли неподвижно, вытянувшись по–военному; ни один мускул не дрогнул на их лицах.

— Очень жалею, господа, — произнес Чернышев, — что должен был прервать ваш ужин; вы видите, что здесь вам делать больше нечего, и я попрошу вас немедленно же вернуться в свои казармы!

Один за другим офицеры вышли из комнаты, отдавая честь военному министру; стража беспрепятственно пропустила их, и скоро исчез последний из гостей, причем никто не посмел сказать хозяину ни слова на прощанье.

— Несчастные, — воскликнул Григорий Григорьевич, — несчастные! Они покидают меня, склоняются перёд рабским бичом в руке этой неверной; они и не заслуживают ничего другого! Господи, почему я — единственный мужчина в России?

Безумное бешенство душило его; он в клочья разодрал на себе одежду, рвал на голове волосы, кидался из стороны в сторону, не переставая произносить страшные проклятья.

Чернышев спокойно наблюдал эту сцену. Алексей Григорьевич пытался успокоить брата и наконец усадил его силой на стул.

Припадок бешенства, казалось, сломил силы Григория Орлова; он весь согнулся, опустил голову на руки и принялся громко рыдать.

Мучительное и печатаное зрелище представлял этот гордый великан, еще только что уверенный в своих силах, а теперь плакавший как малый ребенок.

— Повинуйся, брат, повинуйся! — сказал Алексей Григорьевич. — Этого требуют необходимость и твой долг верноподданного. Повинуйся, чтобы своим неповиновением и непокорством жестокому повелению императрицы не дать права радоваться твоим врагам. — Он взял бумагу из рук Чернышева и положил перед братом. — Подпиши, что требует государыня, — продолжал он затем, — она слишком справедлива и умна, чтобы не увидеть в конце концов, что ты невиновен.

Он протянул брату перо, только недавно предназначавшееся для подписи грозного требования офицеров, и Григорий Григорьевич почти бессознательно, дрожащей рукой подписал на бумаге свое имя, после чего снова положил голову на руки, и слышны были только тихие рыдания, потрясавшие его грудь.

— Вот, граф Захар Григорьевич, — сказал Алексей Григорьевич, передавая ему бумагу, — возьмите прошение брата, императрица вольна распоряжаться своими должностями… Если бы только она не забывала заслуг, которые она когда‑то так высоко ценила!..

— Если бы ее императорское величество не помнила этих заслуг, — возразил Чернышев, пряча бумагу в карман своего мундира, — то, поистине, она не избрала бы такого милостивого и полного уважения способа, чтобы защитить себя и государство от злоупотребления слишком большой властью, которое допустил себе ее подданный.