Адвокат с Лычаковской - [4]
Теперь он оказался в полной тишине, если не считать тиканья часов из спальни. А он не считал. Также не раздражали звуки шарманки, чуть не ежедневно, но — через день, когда в ворота заворачивал здешний нищий, чтобы жители в очередной раз откупились мелочью. Трамвайный грохот-треньканье с улицы покоя не нарушал — еще одно преимущество того, что окна выходят во двор. Слышал не раз, как пани и панове из соседних квартир и домов сетовали на тех, кому пришло в голову прокладывать по Лычаковской трамвайную колею. Звенит, гудит, дребезжит, трясет. Жили себе спокойно и уютно, а сейчас как возле железной дороги. Хоть рельсовый муниципальный транспорт ходил по Львову уже достаточно давно[7], не все еще к нему привыкли.
Вот лишний пример, почему надо менять устойчивый, вплоть до затхлости, порядок.
Пустить по галицким — да и в целом австрийским имперским — жилам свежую кровь. Конечно, не в прямом смысле, это выражение такое.
Кровь.
Он розклепил веки. Не мог объяснить себе толком, почему именно сейчас охватили подобные настроения. Всегда помнил себя энергичным, деловым, действенным, а тут расслабился, чрезмерно расслабился. Вроде ничего особенного. Пришел в дом человек с револьвером, побыл немного — а отпустить не может.
Что-то намечается.
Что-то надвигается.
Не сейчас и не завтра.
Большое. Неудержимое. Разрушительное.
Адвокат Евгений Павлович Сойка, тридцати пяти лет, рожденный в Харьковской губернии, уже пятый год — подданный Австро-Венгерской империи, имеет вид на жительство и практику во Львове, снова налил себе вишневки.
Выпил, откусил печенья.
Уселся поудобнее в кресле.
Пробежался взглядом по комнате, освещенной лишь одиноким свечным огоньком.
Остановил его на люстре. Дешевая, хозяйская, на одну лампу. Круглая, сделанная наподобие традиционного китайского фонаря. Только абажур не красный, бледно-розовый, не раздражает глаза. Прицеплена к крепкому крюку под потолком.
Встать, включить свет…
Легонько звякнуло стекло. Видимо, дождик превратился в дождь, все-таки припустил сильнее.
Опять звякнуло. Скрипнула ставень в спальне.
Бом-м-м.
Из спальни. Ходики отбили десять вечера.
Уже совсем смеркалось. Потянуло в сон, хотя обычно в такую пору активную жизнь адвоката Сойки только начиналось. Деловые круги Львова собирались на вечеринки, полезных знакомств там всегда было достаточно. Всякий, кто старался держать руку на пульсе текущих городских дел, просто должен был посещать их. Именно сегодня планировалась премьера в Опере, она уже началась, скоро финал, поэтому…
Ничего.
Считайте, что у адвоката Сойки выходной.
Заслужил. Иммет право.
Опять легонько звякнуло стекло в спальне. Какие-то как движения. Ходит кто-то.
Кому там ходить — второй этаж.
Сквозняк гуляет.
Проветрилось уже. Надо встать и закрыть окно. Потом посидеть еще немного и укладываться спать.
Тикали часы.
И движения в спальне.
Не от сквозняка.
Глава первая
Эмигрант из вагона второго класса
Июльским утром на перрон Львовского вокзала вышел молодой человек в пиджачной паре, синей, в бледно-серую полоску.
Брюки замялись в дороге, сведя на нет все старания их хозяина нагладить стрелки, как того требовала городская мода. Крой при этом казался не слишком актуальным. Да и вообще выглядело, будто владелец не заказал костюм у портного специально, как водится, а купил готовый, потому что так дешевле. После этого мастер подогнал и подшил одежду уже по фигуре, взял деньги, еще и сделав скидку. И оба остались довольны. Парень — потому что нарядился недорого и одновременно довольно прилично. А портной — потому что наконец избавился от лежалого товара, за который не заплатил предыдущий заказчик. Не понравилось, полоски не такие, а на самом деле проигрался в карты и сидит в дешевых номерах где-то на Ямской[8], ожидая, пока жалостливые родители откликнутся и пришлют деньжат. Тут, конечно, не до костюмов, поесть бы чего…
Так оно и было.
Конечно, парень, торгуясь с подольским портным, понятия не имел о его истории. Сам переживал не лучшее финансовое положение, но если бы только это горе. Одежда, в которой вышел на волю, была окровавленной и грязной. Другие нехитрые пожитки хозяин апартаментов, которые снимал молодой человек в Киеве на Подоле, не слишком церемонясь, забрал за долги. Добавив при этом ядовито: себе в убыток, но лучше уж так, чем ничего. Деньги у отца брать не хотелось. Одолжить удалось у знакомого, одного из тех немногих, кто еще не боялся с ним не только общаться — здороваться. Пообещал выслать, как только устроится на новом месте. Хватило на костюм, рубашку, галстук, круглую соломенную шляпу-канотье и билет в один конец на поезд из Киева до Львова.
Звали человека Климентием Назаровичем Кошевым. Когда представлялся, называл себя Климом, других просил именовать себя так же запросто. Не любил, как сам говорил, всяких там цирлих-манирлих, хотя профессия обязывала держать марку, расшаркиваться в присутственных местах[9].
Он был адвокатом.
Ему недавно исполнилось тридцать лет.
И его могла уже разыскивать полиция по меньшей мере всей Киевской губернии.
Хотя препятствий для выезда за границу не возникло, неизвестно, что, когда и кому придет в голову. Объявить кого-то государственным преступником и отдать приказ принять меры для розыска и ареста — раз плюнуть. Правда, в масштабах полиции и жандармерии всей необъятной Российской империи персона Кошевого выглядела слишком мелкой, чтобы разыскивать его по всей стране. По крайней мере, самому Климу хотелось, чтобы так было.
