Адские игры - [16]

- Мне нужно поговорить с детьми Гриффина, - сказал я Гоббсу, когда мы уходили. - Уильямом и Элианорой. Они все еще в резиденции?

- Разумеется, сэр. Гриффин дал им понять предельно ясно, что хотел бы, чтобы они вместе со своими вторыми половинами остались, предполагая, что вам захочется допросить их. Я взял на себя смелость, предложив им подождать в Библиотеке. Надеюсь, это приемлемо.

- Я всегда мечтал допрашивать целая кучу подозреваемых в Библиотеке, - тоскливо ответил я. - Еще бы пенковую трубку и шляпу...

- Сюда, сэр.

Тем же путем мы вернулись к лифту, а потом еще большим количеством коридоров и переходов прошли в Библиотеку. Я был настолько запутан, что не смог бы найти выход даже под дулом пистолета. Я начал всерьез задумываться о том, чтобы оставить за собой хлебные крошки, или разматывающуюся длинную нить. Или вырезать стрелки-указатели на полированных деревянных понелях. Но это было бы грубо, а я ненавижу прибегать к грубости в середине дела. Так я брел следом за Гоббсом, любуясь великолепными произведениями искусства по сторонам и тихо надеясь, что он не начнет вдруг просить меня узнавать их. Вокруг по-прежнему было не много людей, за исключением редких слуг в униформе, спешащих мимо с опущенными головами. В коридорах было так тихо, что было бы слышно, как пернула мышь.

- И насколько велико это Поместье? – спросил я Гоббса, пока мы шли и шли.

- Настолько, настоклько оно должно быть таким, сэр. У великого человека должен быть большой дом. Этого от него ожидают.

- Кто жил здесь до Гриффинов?

- Я считаю, что Гриффин создал поместье по собственному проекту, сэр, несколько столетий тому назад. Насколько я понимаю, ему хотелось произвести впечатление...

Наконец, мы добрались до Библиотеки, Гоббс открыл дверь и впустил меня внутрь. Я плотно захлопнул за собой дверь, оставив Гоббса с другой стороны. Библиотека был велика и почти вызывающе старомодна. Все стены были заняты исключительно полками, плотно заполненными тяжелыми переплетенными книгами, отпечатанными явно не в последнее время. Тут и там на толстом ковре стояли удобные кресла, а в центре комнаты был единственный длинный стол, оборудованный дополнительными лампами для чтения. Это просто обязано было быть комнатой Гриффина; он пришел из того времени, когда читал каждый, кто хоть что-то из себя представлял. Многие книги на полках выглядели достаточно старыми, чтобы представлять собой реальную редкость и ценность. У Гриффина, должно быть, был оригинал каждого заметного издания за последние несколько веков, начиная с Библии Гутенберга, и заканчивая полным текстом «Некрономикона». Последний, конечно же, в арабском оригинале. Наверное, помеченный загнутыми углами страниц, машинальными рисунками на полях, а все лучшие места сильно подчеркнуты.

Уильям и Элеонора Гриффин ждали меня, чопорно стоя рядом, как бы выступая единым фронтом перед лицом общего врага. Они не показались мне теми людьми, которые потратили бы много времени, делая выбор в Библиотеке. Их вторые половины так же вместе стояли в дальнем углу, внимательно наблюдая за ситуацией. Какое-то время я рассматривал эту четверку. Чем дольше я заставляю их ждать, тем больше вероятность, что кто-то скажет что-то такое, чего говорить не собирался, - просто чтобы нарушить молчание.

Уильям Гриффин был высоким и мускулистым, этакий сосредоточенный на собе бодибилдер. Он был одет в черную кожаную куртку поверх белой футболки и джинсов. Одежда выглядела совершенно безупречно. Наверное, потому, что он ее выбрасывал, едва она мялась, и надевал новую. У него были коротко стриженные светлые волосы, холодные голубые глаза, силдьно выступающий вперед отцовский нос и надутые губы матери. Он делал все возможное, чтобы держаться прямо и гордо, как и подобает Гриффину, но его лицо не выражало ничего, кроме мрачности и угрюмости. В конце концов, его удобное существование вдруг перевернулось вверх дном, сначала из-за открытия нового завещания, а потом – исчезновения его дочери. Людей столь высокого положения, как у него, возмущает все неожиданное. Их богатство и власть должны защищать их от подобных вещей.

При взгляде на Элеонору создавалось устойчивое впечатление, что она сделана из более прочного материала. И это несмотря на то, что на ней был наряд, от которого отказалась бы даже Мадонна, посчитав его чересчур дрянным. Элегантность уличной шлюхи, дополненная вульгарностью. Ее длинные светлые волосы были уложены в то, что, очевидно, считалось искусственными волнами, и слой макияжа был настолько толстым, что сквозь эту маскировку можно было только вобщем судить о чертах ее лица. Она открыто пялилась на меня, почти не скрывая злости, и беспрерывно курила. Она тушила бычки о полированную столешницу или растаптывала их на бесценном персидском ковре. Готов поспорить, что она так не делает, когда рядом ее отец.

Женщина в самом дальнем углу, настолько далеко, насколько это было возможно сделать, все еще оставаясь в одной с нами комнате, - жена Уильяма Глория, экс-супермодель, высокая и худая, с кожей настолько черной, что отливает голубым. Она задумчиво рассматривала на меня темными прищуренными глазами, ее лицо с высокими скулами и блестящим лысым черепом не выражало совершенно никаких эмоций. На ней было длинное белое атласное платье, контрастировавшее с ее угольно - черной кожей. У нее был напряженный и голодный вид, свойственный всем профессиональнальным моделям, и она по-прежнему выглядела так, как будто она могла с успехом пройтись по любому подиуму, который прийдет ей в голову. Хотя она стояла рядом с мужем Элеоноры Марселем, язык ее тела ясно говорил, что она находится там только потому, что ей приказали. Вряд ли она хоть раз взглянула на него.