Адрес личного счастья - [76]

Шрифт
Интервал

Когда сдавали первые дома на нашем массиве, лес еще действительно был похож на лес, во всяком случае я его таким еще помню. Теперь же, когда громадный массив заселен полностью и лес превратился в свалку, появился этот плакат, тем самым как бы завершая благоустройство района. И то же впечатление. Я сказал вслух:

— Бездарная надпись!

— Как вы выразились? — заинтересовался неопределенного вида старичок, стоявший рядом.

— Бездарная, говорю, надпись на плакате.

Старичок недовольно взбоднул головой:

— Вот вы критиканством занимаетесь, молодой человек, а в сыром подвале небось не жили, а?..

— Не жил, — согласился я. — Не успел.

— А вот мне просто интересно: что бы вы написали на таком плакате? — наступал он.

И мне показалось вдруг, что он вовсе и не старичок.

— Я?..

— Да, именно вы, такой вот… критикующий!

— Я бы написал так: «Путник! Остановись и посмотри: каким прекрасным этот мир создан для нас с тобой!»

Старичок очень подозрительно посмотрел на меня и невнятно произнес, то ли укоряя, то ли угрожая:

— Вот-вот, вам таким только дай! Уж вы понаписываете такого!.. — И с неожиданной злостью вдруг выпалил: — Критиковать надо меньше, вот что я вам скажу! А то — ишь! — И пошел прочь, вздернув свою маленькую головушку и продолжая что-то бормотать.

Возле окна дома, который выходил фасадом на лес, превращаемый в «зону отдыха», сидел толстый мужик в майке. Он сонно смотрел на плакат, по-бабьи подперев щеку рукой. Я почему-то подумал, что это — типичная жертва феминизации. Вот он, в связи с размыванием социальной роли мужчины и женщины, только что приготовил обед, постирал белье и сидит теперь, ждет жену с работы. Я так горько задумался, вспоминая Илью Муромца и Добрыню Никитича, что вылез на проезжую часть и чуть не попал под колеса такси. Завизжали тормоза, и шофер хрипло выругался. Поделом. Я боязливо втянул голову в плечи и, воровато обернувшись, обнаружил, что шофер — крупная женщина зрелых лет. Кто знает, может быть, она жена как раз того мужика в майке, который приготовил ей обед и убрал в комнатах?..

5

Фотография № 3. «Молящаяся Виктория». Я, право, и в мыслях не имел давать фотографиям такие сентиментальные названия, но тут уж вышло так само. А может быть, дело обстоит еще хуже… Ведь давая названия, мы питаем надежду что-то себе присвоить… Но будем считать, что это суждение сугубо абстрактное, а коль так, положение несколько облегчается, ибо стоит нам произнести слово «абстрактное», как тут же все конкретные выводы о самом себе улетучиваются, тень упрека падает на все человечество в целом, и мы опять-таки питаем надежду оставаться совершенными и непогрешимыми.

Ну так вот: молящаяся, значит, Виктория…

С тех пор как я взял у Игоря фотографии, доложу я вам, минула уже неделя. Да, да! Не удивляйтесь, сам удивляюсь и никак не могу сообразить, как же оно так: только что был понедельник и вот уже опять понедельник, и все в суете, в суете… Только что, казалось, выпустили типовой проект пионерлагеря, а вот уже сделали клуб-столовую в Кирине, и берут за горло сроки по следующему объекту… Так вот живем в век космических скоростей и телевизора, что ж вы хотели!

И за эту неделю я оставил надежду (пожалуйста, еще один пример: только что «питали надежду», а через два абзаца — оставляем ее), да, так я оставил надежду вытаскивать фотографии наугад, и теперь они лежат передо мной в полном беспорядке, я перебираю их, они уже стали мне знакомы, и я даже немножко к ним привык. Что же касается «Молящейся Виктории», то, признаюсь, она долго меня отталкивала, хотя я и не догадывался, чем же. Изображено там следующее: фон — невысокие горы, быстро теряющиеся в белесой дымке горизонта. Вероятно, это Закарпатье, надо будет уточнить у Игоря. Пустынно и тихо. Может быть, очень легкий и ароматный ветерок. Справа могила. Вытянутый вверх прямоугольный камень-постамент, и над ним тонко скомпонован металлический крест. На кресте там что-то еще, различить просто невозможно, слишком мелко и нерезко. Сверху крест накрыт изящной арочкой-крышей. Само по себе — хорошо. Резкий контраст между строгим, аскетичным крестом и таким естественным (из земли) валуном-постаментом читается остро и драматично. И вот перед этой могилой — Виктория. В шортах, в кедах, неумело сложила руки, ладони вытянуты к кресту, и… на коленях! Ну вы представляете?! Надуманность и жеманство — смотреть противно! Брезгливая гримаса появлялась на моем лице, как только этот снимок попадался на глаза. От него разило пошлостью. Да и сама точка съемки выбрана неудачно. Красивые ноги Виктории абсолютно не смотрятся. Эта фотография до тех пор отталкивала, пока я не додумался сделать нехитрую комбинацию: просто закрыл Викторию куском картона. Снимок мгновенно ожил. На таком живописном фоне могила сразу превратилась в чисто философский символ: «Истинные ценности нетленны», или что-то в этом роде. Я любовался им и так, и эдак, пока не надоело, и тогда, просто для пробы, взял и проделал ту же операцию с могилой, закрыл ее картоном. И знаете, Виктория здорово выиграла, хотя оставалась какая-то щемящая, чисто композиционная незаконченность. Чего-то не хватало. Чего?.. Я расхаживал по комнате, потом сидел в кресле (вращающемся; это уточнение нам еще пригодится через несколько страниц), «маялся дурью», как говорит моя мама, а потом вдруг ни с того ни с сего полез рыться в свои старые папки, где наткнулся на собственное фото (номера давать ему не будем), где изображен был довольно напыщенный молодой человек с самомнением, и сразу становилось ясно, что сама по себе эта карточка эстетической ценности не представляет. Молодой человек стоял и бездарно пыжился, глядя вдаль. Но вот этот снимок я положил перед Викторией, вместо могилы с крестом. Боже мой, как все стало прекрасно! Мы с ней были созданы друг для друга, потому что в этой композиции мгновенно выявилось то, что спасет весь мир во все времена от всех напастей, — ирония! А ведь, значит, в этом уже есть и какой-то смысл. Ирония не бывает бессмысленной, правда?..


Рекомендуем почитать
Соленая Падь. На Иртыше

«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.


...Где отчий дом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Опрокинутый дом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Иван, себя не помнящий

С Иваном Ивановичем, членом Общества кинолюбов СССР, случились странные события. А начались они с того, что Иван Иванович, стоя у края тротуара, майским весенним утром в Столице, в наши дни начисто запамятовал, что было написано в его рукописи киносценария, которая исчезла вместе с желтым портфелем с чернильным пятном около застежки. Забыл напрочь.


Пересечения

В своей второй книге автор, энергетик по профессии, много лет живущий на Севере, рассказывает о нелегких буднях электрической службы, о героическом труде северян.


Хлопоты

«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».