Адмирал Вселенной - [4]
Было время огурцов. Даже ночью просыпаешься от огурцов: с плантаций возвращаются молодые поденщицы и поют.
— Сережа! Сереженька!
Бабушка необыкновенно подвижна, несмотря на свою полноту. Она успевает всюду. Успевает даже вовремя поднести стаканчик всеми уважаемому бондарю Михаилу Иванычу, который умеет делать такие бочонки, что не заметишь стыка между клепками. Вот, поговорив о турецком перце, который вначале нужно завернуть в зелень, она уже возится у георгинов. Георгины — это ее гордость.
— Сережа-а!
Бабушка происходила из греков, приглашенных в Нежин еще Богданом Хмельницким для развития торговли. И в молодости была первой красавицей. Сережа не верил этим разговорам. Бабушка есть бабушка. Вот мама — это совсем другое дело; она не скажет: «Положи нож на место». Она, если надо, поможет и выкрасить нос кошке. Вот только нет ее. Она в Киеве.
И вдруг все изменилось. Приехала мама. Сережа старался вести себя хорошо. Он думал, что стоит хорошо себя вести, и она не уедет. По крайней мере, так говорила бабушка, объясняя необходимость ее учебы на высших женских курсах плохим поведением Сережи. Он ходил за матерью по пятам. Она привезла деревянную саблю.
— Мама, может, ты не уедешь в Киев? — спросил он с надеждой. — Я себя хорошо веду. Мне скучно жить только с бабушкой.
Мария Николаевна руками развела: как объяснить такому малышу, что «надо» есть надо.
Наступили сумерки. Темнота закоулков медленно растекалась на открытые места. На востоке свежо и чисто засияла первая звезда. С трудом продравшись сквозь густую листву деревьев, вышла луна.
— Мама, глянь, как звездочки роятся — точно свечки! — сказал Сережа. В его глазах было столько счастья.
Наконец и бабушка присела. Но нет, она тут же подхватилась.
— Пойду соберу Сережины игрушки, — сказала она.
— А Сережа сам?
— В саду темно. Он боится темноты.
— Как? Ты боишься темноты?
Глаза мальчика округлились. Он представил громадный сад, залитый лунным светом. И стоит большой, темный кто-то, прячется от месяца и глазищами глядит из-за дерева. Хлоп-хлоп глазищами. И бочки Михаила Иваныча белеют, а за бочками тоже кто-то прячется.
— Н-нет, не боюсь, — сказал он неуверенно.
— Мужчина не должен ничего бояться. Ведь ты мужчина?
— Да, — сказал он и потупился.
— Если ты чего-то испугался, то не беги, а выходи навстречу. И ты увидишь просто куст или дерево. Ты ведь не боишься деревьев?
— Нет, мама.
— Страх бывает оттого, что сердце стучит громко. Тогда ты скажи сердцу своему так: «Не стучи сильно. Помедленнее. Я тебе приказываю стучать медленно». И страх тут же пройдет.
— Да, мама.
— Ты все понял? Так ты сходишь за своими игрушками?
Мальчик задумался.
— Я возьму саблю. Ладно?
— Возьми. И помни, что все страхи — это выдумки.
— «Выдумки», — машинально повторил мальчик и ступил с освещенной веранды на выложенную камнем дорожку. В его руке была сабля. Он осторожно двигался вперед. Теперь дорожку освещала только луна, и поперек дорожки лежали тени. Он инстинктивно поднимал ноги выше, чем следует, как будто об эти тени можно споткнуться. Слова матери вылетели из головы, и он знал сейчас только одно: надо пройти…
Через минуту он вернулся. В его руках были игрушки. Он дышал, как будто за ним гнались.
— Теперь ты ничего не боишься? — спросила Мария Николаевна.
— Ничего.
Во время утреннего чая бабушка схватилась за сердце.
— Мама, что с вами? — спросила Мария Николаевна.
Та молча протянула руку. Георгины лежали на земле с перебитыми стеблями.
— Что это? — проговорила она слабым голосом, и ее взгляд упал на Сережину саблю.
Мария Николаевна тоже увидела саблю и еле заметно улыбнулась.
— Не ругайте его. Он победил страх. Победителей не судят.
Мария Николаевна была очень молода. Она любила книги Купера, Майн Рида, Стивенсона и Джека Лондона и хотела, чтоб ее сын был похож на героев этих книг.
В этот день дом был полон цветов.
ЧТО СТОИТ ЧЕЛОВЕК?
Была война. Дела Николая Яковлевича пошли из рук вон плохо. Появились конкуренты с машинами. Попробуй угонись за этими капиталистами со своим кустарным «засолзаводом».
Решили продать дом, лавку и перебраться в Киев. Война приучает людей быстро принимать решения и не держаться насиженных мест. Семья Москаленко перебралась в Киев, поселились на тихой улочке — Некрасовской.
Николай Яковлевич постарел, с его щек сошел провинциальный загар, он проводил свои дни за чтением газет.
«Великий государь! Все русские люди с крепкою бодростью и непреложной верой в светлое будущее несут возложенный богом мировой крест беспримерной войны. Твердо веруя в славную победу над гордым, дерзким и сильным врагом, Епархиальный съезд духовенства, усердно помолившись господу богу о скорой победе над супостатами…..к стопам твоим и твоего царственного сына горячие воодушевляющие всех верноподданнические чувства…»
— Чувства-чувства, — проворчал Николай Яковлевич.
«На Багдадском направлении наши войска после боя заняли сильно укрепленные позиций турок. Во время этого боя наша конница ходила в атаку на турецкие окопы и изрубила несколько батальонов противника».
