Адмирал Спиридов - [23]

Сомнений в этом не осталось ни у кого, когда объединенная эскадра после рекогносцировки, выяснившей местонахождение турецких судов, подошла 23 июня к проливу между островом Хиосом и входом в Чесменскую бухту на побережье Малой Азии.

Перед глазами русских моряков открылось величественное зрелище множества судов всех типов и рангов. Это была не эскадра, как предполагали командиры пакетботов, ходивших на разведку, а целый флот, согнанный противником в одно место для решительного сражения.

От хвастовства и приподнятого настроения братьев Орловых не осталось и следа.

«...Увидя такое сооружение, — признался Алексей Орлов в письме к Екатерине, — я ужастнулся и был в неведении: что мне предпринять должно?..»

Именно эти строки письма, написанные с подчеркнутым, как на исповеди, чистосердечием, выдали с головой их автора. Фаворит хотел, разумеется, лишь поразить Екатерину своей отчаянной храбростью (письмо ведь было написано после Чесменской битвы), умилить своей давнишней, с дней дворцового переворота, готовностью решиться на все ради «матушки-государыни». Суть же оказалась не в его намерении «произвести впечатление» (что вполне удалось ему), а в обмолвке, смысл которой заключался как раз в неведении того, что обязан был предпринять он, являясь главнокомандующим, считая себя политическим и государственным деятелем. В этой обмолвке — весь авантюризм Орлова. Он действительно не понимал ни того, что бой в Хиосском проливе следовало непременно принять, особенно после неудач в Морее, ни того, что бой будет успешным для объединенной эскадры, несмотря на значительное численное преимущество противника. То есть не понимал главного, что уже определилось ходом событий.

Отказ от боя, независимо от причин отказа, должен был весьма неблагоприятно отразиться на обстановке, сложившейся в порабощенных Оттоманской империей странах на востоке Средиземного моря. Хотя действия русской эскадры и ее десантных войск в Морее не увенчались успехом и хотя Морею пришлось пока что покинуть, все равно это не погасило свободолюбивых надежд народов балканских стран, мечтавших о национальной независимости, уповавших на дальнейшую помощь в их борьбе, стремившихся к освобождению от ненавистного ига. Население Мореи, Архипелага и других мест уже знало о задачах русской эскадры и ждало решительных действий ее моряков при встрече с турецким флотом.

Отступать было нельзя, да и не к чему.

Исход сражения решал судьбу Архипелажской экспедиции.

VII

Всего в объединенной эскадре насчитывалось девять линейных кораблей, три фрегата, один бомбардирский корабль, три пинка, один пакетбот (второй пакетбот — «Летучий» — разбился у берегов Мореи, и взамен него моряки использовали наиболее подходящее транспортное судно), тринадцать зафрахтованных и призовых судов, 6500 человек и 608 орудий.

Против них стоял на якорях между Хиосом и Чесмой почти весь турецкий флот: шестнадцать линейных кораблей (один — 100-пушечный, один — 96-пушечный, четыре — 84-пушечных, два — 74-пушечных, восемь — 60-пушечных), две 50-пушечные каравеллы, шесть 40-пушечных фрегатов, до шестидесяти бригантин, шебек, галер, полугалер и других судов. На борту их находились 15 000 человек и 1430 орудий.

Вот почему Орлов струхнул и «ужастнулся», как сам же заявил в письме к Екатерине, рисуя перед ней подробности встречи и сражения, решивших судьбу турецкого флота, господство в Архипелаге и подъем национально-освободительного движения в странах, порабощенных «Блистательной Портой». Реакция фаворита, когда он сравнил силы сторон, была понятной при его полной неосведомленности в морском и вообще в ратном деле. Он судил по внешним показателям, не учитывая главного, ибо не подозревал о нем. Главное же заключалось не в числе судов, втрое большем у противника, и не в количестве пушек на турецких кораблях, в два с половиной раза превосходившем артиллерийское вооружение русской эскадры, а в мастерстве командиров, в новаторских или консервативных взглядах флагманов на морскую тактику, в боевых достоинствах личного состава — судовых команд и десантников.

Привыкший пренебрежительно относиться вообще к людям, видевший в них лишь угодников перед ним среди придворной челяди, тайных завистников его головокружительной карьере среди дворянской знати, фаворит судил о командирах и флагманах объединенной эскадры не по их качествам моряков — выразителей тех или иных взглядов на морскую тактику (поскольку ровным счетом ничего не смыслил в ней), а только по степени подобострастия и готовности соглашаться с его мнением. Иной разницы между Спиридовым, Эльфинстоном, Грейгом, Елмановым и другими моряками он не замечал. Не видел, что Эльфинстон, например, был просто-напросто наемником-ремесленником, служившим без особого усердия, да и вряд ли способным внести что-либо новое в морскую тактику, прославить русский флот. Не видел настоящих достоинств Спиридова, принесших адмиралу заслуженную популярность и уважение. Вовсе не замечал, разумеется, ни матросов, ни солдат.

Для Алексея Орлова это были «крепостные души», десятками тысяч раздаваемые Екатериной в подарок своим любимчикам. Правнук простого стрельца, участвовавшего в антипетровском заговоре царевны Софьи, приговоренного за это к смертной казни, но пощаженного Петром Первым за храбрость у плахи, а впоследствии получившего дворянство, — фаворит с его высокомерием вряд ли гордился своим простым происхождением. Известно, что он принадлежал к числу самых заносчивых людей в окружении императрицы и самых беспощадных крепостников того времени. Он был убежден, что мир создан лишь для него и еще немногих, для тех, кто сумел пробиться поближе к трону и урвать для себя от власти над миллионами покорных людей. Все, по мнению фаворита, должно было подчиняться ему и трепетать перед ним. Естественно, что до поры до времени Алексей Орлов, как и брат его, охотно верил в трусость противника, и столь же естественно, что он, едва успев столкнуться лицом к лицу с непредвиденной им реальностью, растерялся.