Адель - [33]

Он прекрасно помнил мужчину, поступившего в ту ночь. Бездомный в загаженных дерьмом штанах. У него закатились глаза, на губах выступила пена, тело сотрясала дрожь.

– У него судороги? – спросил Ришар заведующего отделением.

– Нет. Его ломает. Delirium tremens. Белая горячка.

Перестав пить, запойные алкоголики погружаются в жесточайший приступ синдрома отмены. «Через 3–5 дней после прекращения употребления алкоголя у больного начинаются интенсивные галлюцинации, обычно зрительные, ему мерещатся ползающие животные, чаще всего змеи или крысы. Больной крайне дезориентирован, страдает от параноидального бреда, сильно возбужден. Некоторые слышат голоса, у других случаются приступы эпилепсии. При отсутствии необходимой терапии возможна внезапная смерть. Ночью приступы протекают тяжелее, и пациента нельзя оставлять одного».

Ришар сидел с бездомным, который бился головой о стены и размахивал руками, что-то прогоняя. Не давал ему причинить себе вред, применял успокоительные. Он бесстрастно разрезал испачканные штаны, растер бездомному тело. Очистил лицо, подстриг бороду, в которой засохли рвотные массы. Даже искупал его в ванне.

Наутро, когда к пациенту вернулись остатки разума, Ришар попытался объяснить: «Так бросать пить нельзя. Сами видите, как это опасно. Я знаю, у вас, вероятно, не было выбора, но существуют методы, протоколы лечения для людей в вашем положении». Мужчина не смотрел на него. Опухшее, посиневшее лицо, глаза желтые от гепатита. Время от времени его трясло, словно по спине у него пробежала крыса.

После пятнадцати лет практики доктор Робенсон мог сказать, что знает человеческое тело. Ничто не вызывало у него отторжения и не пугало. Он умел распознавать симптомы, сопоставлять признаки. Находить решения. Умел даже измерять боль, спрашивая у пациентов: «Как вы оценили бы по десятибалльной шкале, насколько вам больно?»

Но с Адель он почувствовал, что жил рядом с больной, чей недуг протекал бессимптомно, что бок о бок с ним дремала раковая опухоль, которая грызет изнутри и не называет своего имени. Когда они въехали в новый дом, он ожидал, что она рухнет на пол. Будет метаться. Был убежден, что она потеряет рассудок, как любая токсикоманка, лишенная наркотика, и приготовился к этому. Он знал бы, что делать, если она станет агрессивной, если примется бить его, кричать по ночам. Будет наносить себе раны, загонять нож под ногти. Он отреагировал бы как ученый, прописал бы ей лекарства. Спас бы ее.

В тот вечер, когда он накинулся на нее, он был безоружен. Он не принял решения об их будущем. Просто хотел избавиться от бремени, увидеть, как она сломается у него на глазах. Он был шокирован, ошеломлен, и пассивность Адель привела его в ярость. Она не стала оправдываться. Ни разу не попыталась что-то отрицать. Выглядела девочкой, с облегчением узнавшей, что ее тайна раскрыта, и готовой понести наказание.

Она налила себе вина. Закурила и сказала: «Я сделаю все, что ты скажешь». Потом пробормотала: «В субботу у Люсьена день рождения». И он вспомнил. Одиль и Анри собирались приехать в Париж. Клеманс, кузены и еще целая куча друзей были приглашены за несколько недель. Ему не хватило духа все отменить. Он прекрасно понимал, что это смешно. Когда рушится жизнь, все эти светские условности ничего не значат. Но он цеплялся за них, как за спасательный круг.

«Отпразднуем день рождения, а там посмотрим». Он проинструктировал ее. Он не желал видеть, как она дуется или плачет. Ей следовало быть улыбчивой, веселой, безупречной. «Ты ведь отлично умеешь притворяться». От одной мысли, что кто-то узнает, что это станет известно, на него накатывала паника. Если уж Адель должна покинуть лоно семьи, нужно найти объяснение, пустить в ход какой-нибудь банальный сценарий. Да просто сказать, что они не сошлись характерами. Он заставил ее поклясться, что она ни с кем не будет откровенничать. И больше никогда в его присутствии не заговорит о Лорен.

В субботу они молча надули шарики. Украсили квартиру, и Ришар сделал нечеловеческое усилие, чтобы не накричать на Люсьена, который сломя голову носился по комнатам. Он не ответил Одиль, когда она удивилась, что он столько пьет днем: «Это же детский праздник, верно?»

Люсьен был счастлив. В семь вечера он заснул, не раздеваясь, посреди новых игрушек. Они остались вдвоем. Адель подошла к нему улыбаясь, с сияющими глазами. «Правда, все прошло хорошо?» Лежа на диване, он смотрел, как она убирается в гостиной, и ее спокойствие казалось ему чудовищным. Он больше не мог ее выносить. Его раздражало все, что она делала. Ее манера заправлять прядь волос за ухо. Привычка касаться языком нижней губы, эта ее мания швырять посуду в мойку, беспрерывно курить. Он не находил в ней никакого очарования, никакого интереса. Ему хотелось избить ее, сделать так, чтобы она исчезла.

Он подошел к ней и твердо сказал:

– Собирай вещи. Уходи.

– Как? Сейчас? А Люсьен? Я даже не попрощалась с ним.

– Убирайся! – крикнул он.

Он несколько раз ударил ее костылями и потащил в спальню. Как попало бросал вещи в сумку, не говоря ни слова, с непреклонным взглядом. Пошел в ванную и одним махом смел в пакет всю ее косметику и духи. Впервые она принялась умолять его. Бросилась ему в ноги. С опухшим от слез лицом, прерывающимся от рыданий голосом клялась, что умрет без них. Что не переживет потерю сына. Сказала, что готова на все, лишь бы он простил ее. Что хочет излечиться, что отдаст все что угодно, чтобы он дал ей второй шанс. «Та, другая, жизнь ничего для меня не значила. Ничего». Она сказала, что любит его. Что ни один мужчина никогда не имел для нее значения. Что он единственный, с кем она видит свою жизнь.