Адам Смит «О богатстве народов» - [7]

«Существуют такие очень приятные и прекрасные таланты, которые обеспечивают их обладателям своего рода восхищение, но использование которых в целях заработка признается… своего рода общественной проституцией… Непомерное вознаграждение актеров, оперных певцов, танцовщиков и пр. объясняется этими двумя причинами: редкостью и красотой талантов и плохой репутацией, связанной с использованием их указанным образом».

Вот такого рода замечания и делают 892 с половиной страницы «Богатства народов» заслуживающими чтения. По крайней мере — некоторые из этих страниц. Том Палмер не ошибался насчет того, что корпеть над настоящим, вдумчивым прочтением этой книги — титанический труд. Не все из смитовских отступлений посвящены оперным певцам н танцовщикам, скачущим под музыку Монтеверди. Есть, например, шестидесятисемистраничный пассаж о колебаниях стоимости серебра в течение последних четырех веков — призванный разрушить миф о том, что каждый товар имеет определенную фиксированную стоимость. Но для тех, кто не заинтересован в историографии валют, это все равно что читать «Вестник садовода и огородника» на языке урду.

Еще одной причиной, побудившей Смита написать столь объемный труд, могло быть желание опубликовать все плоды его многолетних размышлений: к моменту окончания работы над «Богатством народов» ему было уже пятьдесят три, и он не был уверен, что здоровье позволит ему написать другую книгу. И он действительно не написал другой. Том Палмер назвал это «эффектом лавины — он накопил критическую массу идей и при первом же шансе обрушил все».

Восемнадцатый век был временем, когда ценилась ясность выражения мысли — передышкой между напыщенным пафосом предшествующей эпохи и романтической чепухой последующей. Но стиль эпохи Просвещения, несмотря на ясность был весьма пространным: отклонение от темы, если оно было не лишено своего смысла, не считалось недостатком сочинения. И неторопливое чтение считалось одним из приятнейших способов проведения досуга. Да, что ж поделать, в 1700-х надо было как-то выживать без телика.

Эдмунд Берк, который сам мог запросто вставлять размышления любого рода в свои сочинения, в письме Адаму Смиту как-то отметил: «В некоторых местах вы рассуждаете над теми же вопросами, что и господин Локк, разве что в гораздо более пространном изложении. Как бы то ни было, я вменяю это исключительно щедрости вашего стиля выражения, который несомненно более предпочтителен, чем сухая, стерильная манера, к которой так склонны сторонники скучного педантизма».

Общее образование было сравнительно новой вещью во времена Смита, а уж сухая стерильная манера современных учебников по экономике и подавно не была изобретена. Стиль печатного слова был более близок разговорной речи. И речи, даже ученые, были по-прежнему источником развлечения. Сегодня ни один уважаемый ресторанный критик не Дал бы дополнительную звезду заведению, которое накрывает обед из пяти блюд за двадцать минут. По этой же причине, в восемнадцатом веке одаренных красноречием — в том числе и писателей — не жаловали за краткость. Краткость — блистательная черта остроумной шутки, но «Богатство народов» не было шуткой. Да и вообще, любовь к краткости — недавняя мода.

Смит имел богатый опыт выступлений на публике. Он начинал свою карьеру с прилично оплачиваемых лекций для заинтересованных в «интеллектуальном совершенствовании». В течение тринадцати лет он преподавал в университете Глазго в чине профессора, сначала логику, потом философию морали. Чтение лекций было его основной деятельностью. В 1760-х метод преподавания серьезно отличался от современного — забросить в аудиторию пару-тройку «сложных философских вопросов», и потом сидеть сложа руки, радоваться спровоцированной дискуссии и говорить: «Мои студенты научили меня большему, чем я научил их». Смит придерживался более традиционных, формализованных методов: я знаю, о чем говорю, о чем говорил и о чем буду говорить.

По свидетельству одного из его учеников, Джона Миллара, также впоследствии ставшего преподавателем в Глазго, манера Смита была «ясной, доходчивой, и бесстрастной… по ходу углубления в тему, он оживлялся, будто оттаивал, и его речь лилась, как быстрый, легкий поток». Как мы сегодня сказали бы, он позволял себе выговориться. Те прочитанные в Глазго лекции сохранились только в воспоминаниях и двух неполных тетрадях студенческих конспектов. Но есть другое свидетельстве тому, что многие идеи, изложенные впоследствии в «Богатстве народов» он формулировал в свои> лекциях: частные беседы с коллегами. Один из друзей Смита вспоминал: «Часто, уже после получаса нашей беседы, я восклицал: “Сэр, вы наговорили на целую книгу!». Так что местами текст Смит? мог бы произвести впечатление, что читаешь мате риалы из архива прослушки ФБР, если б не глубин; мыслей и отсутствие нецензурных выражений.

«Наговорил на целую книгу» — подходящий комментарий еще и потому, что Смит, вероятнее всего, не писал, а диктовал. Он жаловался, что не любит писать от руки: немногочисленные записки и запоздалые ответы на письма — тому свидетельство. Естественное многословие, присущее устной речи, сделало «Богатство» длиннее, чем оно могло бы быть, но нам не следует жаловаться. Большинство писателей склонны слишком много говорить, и, к сожалению, многие растрачивают свой талант на пустую болтовню вместо сочинений. Талант Смита отражен во всем блеске на страницах его работы, в противоположность, скажем, критику Сэмюэлу Джонсону, чьи сочинения довольно скучны и невзрачны, а самые блистательные высказывания стали известны только благодаря подхалиму Босуэллу, который в течение многих лет с обожанием записывал беседы доктора Джонсона, слышанные за день в клубе или при частных встречах.