«Абвер» ищет связь - [8]

В консульстве он выяснил — получить разрешение на постоянное жительство в Германии весьма хлопотно, к тому же и дорого. «Откуда у старика такие деньги, — сокрушенно вздыхал Трунченков. — Ремонтом швейных машинок много не заработаешь. Едва-едва хватает на уплату налога кустаря-одиночки, на жизнь, и на старость отложить».

От второго брака были у Трунченкова еще двое детей, но как-то не заладились у них отношения с отцом. Дочь Евгения далеко, в Красноярском крае, сын, Николай, хоть и в Новосибирске, но старается держать родителя на некотором от себя расстоянии. «Ну и бог с ним, — говаривал Степан Иванович, — навязываться не стану. Может, когда и переберусь к Машеньке в Германию, она не выгонит. В консульстве обещали похлопотать».

Так и жил тихонько скромный старичок — приветливый, обходительный и незаметный.

Правда, милиция возбудила против него уголовное дело по обвинению в ростовщичестве, но соседи и клиенты в один голос заявили о его тихой безгрешной жизни, а главный свидетель неожиданно покаялся в ошибке и с извинениями забрал свое заявление. Старичка отпустили с миром, тучка рассеялась, и вскоре все о ней забыли.

Минуло еще три года, и снова над кустарем-одиночкой грянул гром. Ему предъявили обвинение в валютных операциях. На сей раз милиция провела тщательное расследование и выяснила, что скромный мастер по ремонту швейных машинок в больших размерах скупал золотые и серебряные рубли. Трунченкова попросили объяснить — откуда у него берутся средства на дорогостоящие валютные операции.

— От продажи швейных машинок, — вздохнул Трунченков. — Скупаю у людей ненужный заржавелый хлам, ночи напролет тружусь, и получается как новая. Продаю с гарантией, на случай поломки — бесплатный ремонт. На таких условиях покупатели денег не жалеют. Человек я старорежимный, привык верить только драгоценному металлу, потому и скупал его, где придется.

— Обороты-то у вас, Трунченков, на десятки тысяч...

— Помилуйте, гражданин следователь, какие тысячи! Просили люди, я не отказывал, а они мне кое-что платили за посредничество — всё старику доход.

За незаконные валютные операции Трунченкова осудили на пять лет, но, учитывая преклонный возраст, освободили из мест заключения досрочно.

Вернулся кустарь-одиночка к разоренной мастерской. Но скоро выяснилось — «дружки» надежно спрятали и инструмент и запасные части, и обернутая в промасленную тряпку дожидалась в тайнике объемная банка, до верху набитая золотыми и серебряными рублями царской чеканки. И зажил наш мастер в тепле и достатке, сняв сразу несколько квартир.

«Дружки» у него были надежные, еще с тех, давних, времен, когда имел Степан Иванович звание почетного гражданина Новониколаевска и собственный двухэтажный дом на углу улиц Барнаульской и Гондатти, и магазин «Прогресс» по продаже швейных и чулочно-вязальных машин немецкого производства, а при нем штат в несколько десятков человек и торговых агентов по всей Томской и Барнаульской губерниям. Тогда он был гласным городской думы от крупных домовладельцев и торговых людей и активным членом монархической партии «Союз русского народа». И при колчаковской власти его не забыли — избрали членом правления и заведующим торговым отделом общества крупных промышленников и домовладельцев, с оборотом до двух миллиардов рублей, а заодно числился Трунченков в «Особой комиссии по самосохранению и караульной службе при Новониколаевском гарнизоне», попросту говоря, черносотенной организации по борьбе с большевиками и сочувствующими советской власти гражданами города.

А поднялся Трунченков на эти высоты с простого писаря 3-й Ломженской бригады, что охраняла в 1895-1896 годах участок русско-германской границы. Начальником участка в те годы был подполковник царской армии, немец Эрнст. Он-то первым и обратил внимание на услужливого писаря...

* * *

В Управление государственной безопасности пришел рабочий-штукатур Трикотажстроя Николай Макарович Коростелев. Разговаривая с дежурным, он смущенно мял в руках шапку, часто курил. Лицо измученное, серое, под глазами темные круги.

— Я, товарищ, которую ночь заснуть не могу, — признался он дежурному, — все думаю над их разговорами. Неужто и впрямь скоро воевать придется. Только-только жизнь налаживаться стала, полегче народ вздохнул, и с Германией мирный договор... Может, врут они... Напраслину говорят, чтоб людей запугать...

Дежурный видел — трудно дается мужчине каждое слово, и не торопил.

— Успокойтесь, Николай Макарович, рассказывайте по порядку.

— Про что рассказывать, про их разговоры, али как?

— Все, с самого начала. Где познакомились, что вас смутило в их поведении.

— Дак познакомились известно где, на работе. Мужики присоветовали попроситься в бригаду Небылицина Трифона Герасимовича. Заработки там хорошие, а у нас с женой третий родился, мальчишка, и лишняя копейка, сами понимаете, край нужна. «Только, — говорят, — ты ему, Трифону Герасимовичу, про свое крестьянское происхождение не сказывай, не любит он голытьбы, с нее, говорит, хорошего работника не выходит. Поплачься лучше — из кулаков, мол, отца сослали, а сам в город подался, бедствую...» Ну я, как мужики учили, поплакался. И верно, взял.