«Абвер» ищет связь - [6]

— Ходил слушок — будто продался ты, в охранниках состоял.

— Эк, чего упомнил. А не слыхал, как я дружку твоему бежать помог?

— О том сказывали...

Паршин зачесал набок жиденькие волосы, дунул на расческу.

— Ладно, беги за бутылкой, я тебя тут подожду. Место тихое, потолкуем.

Короткое время спустя они сидели на скамейке у танцевальной площадки ипподрома. Шахматов сломал белый сургуч на горлышке, разлил водку по стаканам.

— Говори, «Горло», какое дело?

— Есть у меня должок за советской властью. Безвинно, почитай, пришлось пять лет по лагерям мотаться. И охота мне с ней посчитаться, подпустить ей петуха, да пожарче, чтоб пятки защипало. Говоришь, фабрика-то ваша совсем готова?

— Осталось оборудование поставить и завертятся веретена.

— А может, не завертятся, если петушка подпустить? К примеру сказать, на 1 Мая...

— Не выйдет на первое, — зажевывая стакан водки соленым огурцом, буркнул Шахматов. — По праздникам вся охрана на казарменном положении — объект особой важности...

— Ну... в другое время.

— Опасное дело. За такое и к стенке могут поставить.

— Мозгами поворочай, не поставят. А я хорошо заплачу и должок забуду...

— Сам-то не смогу, перевели меня сторожить склады, а на фабрике другие вахтеры.

— Мне сам, не сам — лишь бы сгорела.

— Есть вроде надежный человек... Из наших. Отбывал срок за спекуляцию. Намедни в городе каки-то листки на заборе видел, а в тех листках призывают вредить советской власти. Я ему говорю: «Язык-то попридержи», а он матом: «Люди к делу зовут, а мы чужо добро охраняем. Что нам до того добра!»

Паршин допил водку, тяжело поднялся со скамейки.

— Раскинь мозгами, как петуха сотворить, а у меня денежки припасены — за одну ночь богатым станешь... На, бери на разживу три сотни, может, чего удумаешь.

* * *

— Ты бы, Иван Иванович, заглянул когда, разговор есть и не на сухую, — Шахматов показал сургучное горлышко бутылки.

— Чего не зайти, можно и заглянуть...

Вахтер Трикотажстроя Черемин стрельнул глубоко посаженными глазками. Шахматов смотрел на него сверху, и оттого сутулая фигура собеседника казалась совсем скрюченной. И каким-то жалким показался ему этот маленький человечек со впалой грудью. «Должон согласиться, — подумал Шахматов. — Жисть-то, видать, скрутила, трое детей, слыхать, а младшой токо родился. На зарплату вахтера не гульнешь. А выпить не дурак, особливо на дармовщину. Ему и больших денег сулить не надо, согласится по малой цене». И вслух сказал:

— Так сёдни и заглядывай, акурат ночью дежурю, чего ее квасить-то, — и, подмигнув, скосил глаза на карман с бутылками.

Когда совсем стемнело, в дверь вахтерской сторожки центральных складов осторожно постучали.

— Кого черт несет, — грубо крикнул Шахматов и схватился за ружье, но, увидев входящего, смягчился: — А-а-а, Иван Иванович, милости просим. Время позднее, проверки теперь до утра не будет, можно и пропустить по малой...

Когда открыли вторую бутылку, план, можно сказать, созрел во всех деталях. Оставалось найти исполнителя — Черемин охранял другой объект, и на фабрике его бы сразу заметили. Надо искать надежного человека на стройке...

—  Есть один мужик, — заплетающимся голосом бормотал Черемин, — пощупать надо...

— Дотолкуешься, мне его покажи, — голосом потрезвее наказал Шахматов. Он пил мало, больше подливал собеседнику.

— Так, что, Морковин, будем правду рассказывать или сказки сочинять?

— Убить они грозились, гражданин следователь. Если, говорят, не запалишь — пришьем ночью и никто не узнает.

— Кто они? Выражайтесь яснее, Морковин.

— Да Шахматов с Череминым. Вы их не знаете, гражданин следователь. У Шахматова сын — бандюга, из тюрем не вылазит. И сам он такой же. Как-то выпили, он нож достал, покрутил у меня перед носом и говорит: «Ладно, не бойся, с тобой мы и так поладим, а вот скоро советскую власть германцы кончат, тогда повеселимся, я у вас атаманом буду, пустим кровь коммунистам, покрутятся они на этом ножичке».

— Чего же вы, Морковин, их напугались... Вы для их банды человек подходящий — сами имеете опыт расправ с коммунистами.

— Зачем, гражданин следователь, напраслину возводите.

— Припомните-ка, Морковин, где вы находились с мая по сентябрь 1919 года?

— Так Колчак нас с братом насильно загнал в армию.

— А в комендантскую команду вы сами попросились?

— Кому ж охота на фронте помирать.

— Расстреливать людей безопаснее. У них руки связаны. А вы их и прикладами забивали, связанных-то... А среди арестованных и женщины были...

— По приказу, гражданин следователь, попробуй, откажись — самого тут же кончат.

— А судили вас за что, Морковин?

— То не я, дядя — кулак — колхозное имущество поджег.

— Вы ж говорили, что из бедняков, и голод и нужду терпели.

— Не наше хозяйство, отца да дяди. А мы с братом ничего не имели.

— То-то после пожара вы вместе с дядей из села сбежали...

Морковин молчит, тупо уставившись в пол. Его высокая фигура начинает горбиться, словно не слова, а тяжелый груз складывают ему на плечи.

— Так вернемся к пожару на ткацкой фабрике. Рассказывайте, как было дело.

Он долго молчит, хмуро глядя себе под ноги. Не поднимая головы, хриплым голосом говорит:

— Устал я, перенесите допрос.