«Абвер» ищет связь - [4]

— Почему именно до 1919-го?

— Когда вы разбили белую армию.

— И что за мечта, если не секрет?

— Я шел к ней много лет. В 1903 году я был мальчиком на побегушках у купцов, а через год стал приказчиком. Служил в торговых фирмах Смирнова и Морозова, был на хорошем счету и вскорости мечтал открыть свой магазин. Революция лишила меня всего...

— Зачем же так мрачно, гражданин Мышкин. К советской власти у вас не должно быть претензий. После ухода белых вы пришли добровольно в губернскую милицию и вскоре стали заместителем начальника по хозяйственной части. Не понравилась работа — уехали на Алтай. Через несколько лет снова вернулись в Новосибирск. Вас назначили заведующим крупным отделом Сибкрайсоюза, в 1935 году вы перешли заведующим отделом в Золотопродснаб...

— Я мечтал иметь собственное дело.

— Этой возможности вам не дала советская власть и вы на нее кровно обиделись?

— Я сказал, меня обозлили голод и притеснения моей семьи.

— В деле есть показания вашей жены, она рассказывает, что все эти годы вы жили лучше многих других семей. А вот о притеснениях она умолчала... Но мы выяснили, семья действительно терпела притеснения, жила в постоянном страхе... От вас, гражданин Мышкин.

— Врет жена, я на свои кровные детей выучил, а они сейчас отцу рубля не могут прислать.

— Детей ваших вырастила советская власть. Может, вы станете утверждать, что смогли бы дать им высшее образование, работая приказчиком?

— Я бы их научил верному делу.

— Обкрадывать покупателей?

— Хороший торговец никогда плохо не жил.

— Дети ваши на судьбу не жалуются. Старший получил высшее инженерное образование, второй сын окончил консерваторию, дочь учится в институте, младшая — в школе. У вас с женой хорошая работа. Так чем же вы недовольны, гражданин Мышкин? И не воровали вы, ни на базаре, ни у соседей. И голодом не сидели. И дети вам регулярно помогают. Живете в хорошем доме, свой огород, фруктовый сад...

— Зачем мне все это, если я никогда не смогу стать настоящим хозяином, купцом, чтобы людишки при встрече шапки снимали и в пояс кланялись, чтобы собственный выезд, всякий почет и уважение.

— Почет и уважение у нас в стране честным трудом и преданностью народу заслуживают. А вы призывали японское правительство напасть на СССР, восхваляли Германию и советовали русским людям сдаваться в плен?

— Я хотел вернуть старую жизнь...

— Вы хотели торговать русской землей, и чтоб люди при этом ломали перед вами шапки. Вы даже детей и жену пытались заставить ползать у ваших ног...

— Вы отобрали у меня детей.

— Зачем же так, они сами уехали из вашего дома. Натерпелись унижений в детстве, такое не скоро забывается.

— Теперь им все равно не поздоровится, полетят со своих постов, тогда вспомнят отца.

— И тут вы ошиблись, гражданин Мышкин. Дети ваши работают честно и заслужили уважение. И никто их этого уважения лишать не станет. А вот от вас мы их постараемся избавить, пусть живут и работают спокойно... Придется вам и за клевету, и за призывы к иностранным государствам поработить русскую землю ответить по всей строгости советских законов...

Диверсанты

Жарким летним днем 30 мая 1940 года из окон третьего этажа строящегося корпуса ткацкой фабрики повалили клубы дыма и следом вырвалось пламя. На глазах рабочих пожар в считанные минуты охватил огромный трехэтажный корпус. Рискуя жизнью, люди бросились на борьбу с огнем, но в кранах раздалось только шипение — воду отключили, молчал телефон... Небольшой кучке смельчаков удалось вынести только чертежи и документацию. От почти законченного корпуса фабрики к приезду пожарных остались оплавленные стены да искореженные балки перекрытий.

Следом за пожарными к сгоревшему объекту прибыла черная «эмка» Управления государственной безопасности. Расследование на месте происшествия ни к чему не привело. Все рабочие утверждали: никто в тот день на третий этаж не поднимался. Подтвердил это и вахтер военизированной охраны Морковин. Незадолго до пожара он обошел все здание. Посторонних на стройке тоже не видели.

Такими фактами располагало следствие в первый день. Ясно было и другое — само по себе здание загореться не могло.

По минутам исследовался рабочий день всех, кто был в тот воскресный день на стройке...

У каждого оказалось безукоризненное алиби, подтвержденное несколькими свидетелями.

Оставался только вахтер военизированной охраны.

Следователь заканчивал его допрос, когда Морковин попросил разрешения закурить.

— Пожалуйста, вот папиросы, — и подвинул к краю стола пачку.

— Я свой табачок, у меня покрепче.

Морковин извлек из кармана объемистый кисет, оторвал газетку, скрутил толстую цигарку, смел на широкую жилистую ладонь просыпавшиеся крошки, попросил спичку... Курил он жадными затяжками и на конце самокрутки вспыхивал яркий потрескивающий огонек, выхватывая в полумраке комнаты маленький подбородок с резкими по-бурятски выпирающими скулами и широкий нос с горбинкой.

Следователь тоже закурил, устало откинулся на спинку стула.

— Может, припомните какую-нибудь необычную подробность, Морковин?.. Осторожно, прожжете брюки!

— Ах ты, якорь ее, — подскочил Морковин, стряхивая пепел с коленей.