Абрам Каган. Воспоминания - [2]
В тексте воспоминаний Кагана история создания издательства представлена несколько иначе: «В один прекрасный зимний день ко мне в издательство („Наука и школа“. — О. Д.) явилась скромная, вся застывшая, с красными, точно отмороженными, руками некрасивая девушка и просила выслушать ее. Это была Раиса Ноевна Блох. Она была студенткой историко-филологического факультета, ученицей Карсавина. /…/ Она и пришла ко мне по его рекомендации. Дело было в следующем: ее брат Яков Ноевич и Григорий Леонидович Лозинский, профессор университета, образовали книжную артель, которая скупала антикварные книги, и решили приступить к изданию книг. Артель называлась „Петрополис“. И вот она пришла от имени брата и Л[озинского] пригласить меня в кооператив, ибо у них нет издательского опыта, а у меня и опыт, и возможности (я стоял во главе лучшей типографии в России). Я встретился с Б[лохом] и Л[озинским], и они мне очень пришлись по душе. Мы образовали правление „Петрополиса“, кот[орое] состояло из Б[лоха] и Л[озинского] и меня. Л[озинский] был несменным председателем».
О деятельности «Петрополиса» написано довольно много[10], однако Каган рассказывает об эпизоде, который не упоминается в других мемуарных текстах. Речь идет об издании книги экслибрисов «Книжные знаки русских художников». За разрешением на издание «совершенно по тем временам неподходящей» книги Каган и Блох обратились к тогдашнему главе Госиздата И. И. Ионову, мнившему себя «знатоком книги и покровителем искусства». А чтобы не получить отказа, уговорили Ионова заказать у художника Д. И. Митрохина книжный знак и пообещали поместить этот знак в книгу. Ионов «не только дал свое согласие, но принял живое участие и всячески напирал на типографию для ускорения набора и печатания».
Вероятнее всего, Каган не собирался покидать Россию. Жизнь, казалось, «вошла в колею, правда, полную неожиданностей и опасностей». Принадлежность к высшему учебному заведению значительно облегчала существование: ученые получили посылки от АРА, пайки в Доме ученых, причем Каган, как администратор института, был включен в привилегированную категорию. Он все больше времени и сил уделял издательской деятельности: с 1919 по 1922 г. к нему перешли несколько крупных петроградских издательств («Огни» Н. Б. Глазберга, «Право» Я. М. Гессена и др.), он стал товарищем председателя «Союза кооперативных издательств» в Петрограде, издавал журналы «Экономист» и «Экономическое возрождение». Даже пытался противостоять новой власти, взывая к ее разуму: вместе с председателем «Союза» Ф. И. Витязевым составил докладную записку на имя Ленина о необходимости денационализации типографий. Сам ездил в Москву и вручил записку А. С. Енукидзе для передачи Ленину. Вернувшись в Петроград, «с нетерпением ждал ответа из Москвы». Ответа, вполне естественно, не последовало; к счастью, дело тем и ограничилось, и никто не пострадал.
Лето 1922 г. Каган провел с семьей на даче в Павловске. По его воспоминаниям, после возвращения в город глубокой ночью «пришли незваные посетители» и забрали его на Гороховую, «без предъявления ордера и даже без обыска, если не считать обхода всех комнат квартиры». На Гороховой уже были Л. П. Карсавин, Н. О. Лосский, И. И. Лапшин, Б. О. Харитон и многие другие; никто не знал, за что арестован. На следующий день всех стали по очереди вызывать на допрос к Я. Агранову; еще через два дня, не предъявив определенных обвинений, перевели в тюрьму на Шпалерную, где Каган делил камеру с Карсавиным. Наконец, через довольно продолжительное время, всем арестованным предъявили обвинение в «государственном преступлении», что по советским законам каралось высылкой из страны или смертной казнью. О том, что их высылают в Германию, арестованные узнали от родных, приходивших на свидания, и лишь потом следователь сообщил им о высылке и «дал подписать бумагу о согласии на высылку с женой и детьми».
Как явствует из материалов дела Кагана, ордер № 742 на производство обыска в его квартире и арест был выписан 16 августа 1922 г; первый допрос состоялся 17 августа (протокол допроса подписан помощником уполномоченного Мудровым); в тот же день помощником уполномоченного 1-го специального отдела ООЧ ПГО ГПУ было вынесено постановление о привлечении Когана Абрама Самуиловича (так! — О. Д.) «в качестве обвиняемого /…/ в том, что он, с момента октябрьского переворота (так! — О. Д.) и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской Властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, при чем в момент внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал, т. е. в преступлении, предусматриваемом ст. 57-й Уголовного кодекса РСФСР»; в качестве меры пресечения было избрано содержание под стражей[11]. На обороте постановления рукой Кагана написано: «Никакой вины за собой не чувствую»[12].
После того, как было принято решение о высылке Кагана с семьей[13], его жена[14] получила повестку от следователя, требовавшего, чтобы она явилась в «Петроградский Губернский Политический отдел на Комиссаровскую, 2 /…/ для дачи показаний по делу»
