Абдулов, гуляющий сам по себе - [4]

- Вы уж простите, - на всякий случай попросил Федя.

- Он простит, - заметил Аллах. - Всех прощает. Либерал. Впрочем, хорошего человека - отчего бы не простить?

- Это я, в смысле... меня? - вовсе смутился Федя. - Да ну, какой я такой хороший человек? Плохой я человек. Чего с меня люди доброго видели? Жену вот взять... обижал я ее... - и, почему-то шепотом, добавил: - И бил...

- Но ананасами кормил? - поинтересовался Аллах.

- Причем тут ананасы? - возмутился Федя. - Разве в ананасах дело? Обижал! Изменял ей, как кот последний, с каждой встречной...

- Но ведь в пятьдесят восьмом году ты ее не бросил? - обронил Аллах.

- Из-за Альфии-то? - Федя заерзал снова, но в глазах его появился сердитый блеск. - Вы, товарищ Аллах, про Альфию... не надо. Я ее... Да что там, елки-то зеленые! Она, поди, померла давно!

- Отнюдь, - возразил Аллах. - Живет в Ташкенте, Карасарайская улица, дом...

- Не надо, - сказал Бог. - Теперь-то какой смысл?

- Чтобы не выпендривался, - отрезал Аллах. - Чтобы полового разбойника из себя не корчил. И вообще, мне надоело выслушивать, как этот осел сам себя оговаривает. Вот про дочь, про дочь - что ты говорил? Фатих, шакал ты облупленный, ты же любишь дочку!

- Махоркину? - закричал Федя, вставая.

- Сядь, Федя, - тихо, но очень весомо сказал Бог. - Дочку любишь?

- Люблю... - так же тихо ответил ему Федя, опускаясь обратно в кресло. - Курить бы ей не надо. Ведь маленькая легкими болела. Кашляла так: кх... кх... как чахоточная. Мы с женой ночами сидели, будили друг друга - а никак помрет во сне? Потом брат старший из Казани травок всяких привез - тогда мы ее травками поили.

- Кстати, и братьев надо простить, - посоветовал Бог. - Спьяну они, по глупости. Сами себя казнят.

- Да ну... не верю... казнят!

- Казнят, - засвидетельствовал Аллах. - Прощать не призываю, но убивать их не следует.

- Убивать вообще не следует, - сказал Бог.

- В общем, конечно, - уклончиво ответил Аллах. - По крайней мере, не из-за литра водки.

- Я не буду их убивать, - сурово пообещал Федя.

- Но вот пить дурманящие напитки, - неожиданно зло добавил Аллах, нельзя ни в коем случае!

- Чего там... - махнул рукой Федя. - Мне жить осталось с гулькин нос. Рак мозга у меня.

- Не знаю, сколько тебе жить, - возразил Бог, - то есть знаю, но это не важно... но никакого рака мозга у тебя, Федор, нет в помине. А что касается водки, то в этом вопросе Аллах совершенно прав. - И помолчав, Бог добавил: Можно выпить на праздник.

- И на праздник нельзя, - заспорил Аллах.

- Погодите! Погодите! - крикнул Федя. - Вы тут опять поругаетесь, а я главного-то еще не спросил! Что же выходит по вашему, хорошую я жизнь прожил? Не зряшную совсем? А? Как оно выходит-то?

Заскрипели кресла, Бог и Аллах встали.

- На ужин, Федя, - сказал Бог голосом Петровича.

- Как же выходит-то? - кричал Федя, но Бог отвечал одно:

- На ужин... на ужин...

- На ужин! - бубнил Петрович. - А то без нас, понимаешь, все столы займут. Пятнадцатая палата, подъем, вашу маму!

- Я огурцов лучше поем, - сказал Федя. - И луку.

- Как же без каши? - Петрович даже расстроился. - Без горячего жить нельзя.

Справа от меня пронзительно скрипела пружинами кровать: вставал Славка.

- Без горячего можно! - веселился он. - Это без горючего нельзя.

И выскочил из палаты: побежал ложку мыть.

- Один про баб, а другой про водку, - начал было Петрович, но замолк, глянул на меня, потом на Федю, и спросил:

- Значит, кашу кушать не будете? Зря!

И вышел, пошел кушать кашу.

- Салат огурцовый уважаешь? - предложил мне Федя.

- Уважаю, - ответил я.

Мы поставили на тумбочку белую миску, порезали зеленый лук и огурцы, полили подсолнечным маслом, стали хрустеть.

- Федя, а Федя! - прохрустел я.

- А?

- Тебе девочка под колеса бросалась?

- Курва, - задумчиво сказал Федя. - На саночках каталась, ну и на дорогу. В темноте-то. А ведь задавишь - разбираться не станут, гады... И я в стенку - хрясь! А если бы разрешили, так я бы всех их давил, кто нарушает. Я и в больницу ее не повез - не будет под колеса лезть.

- Врешь.

Федя отложил ложку и посмотрел на меня недоуменно.

- Я?!

- Ты.

- Да за такие слова... Почему это я вру?

- Потому, - торжественно сказал я, - что ты - очень хороший человек.

Федя внезапно засмеялся.

- С ума ты навернулся, - сказал он беззлобно.

- С дочкой помирись.

- Нет! - рубанул Федя, жуя. - Я и жене сказал: пусть эта скотина не вздумает в больницу заявиться - с лестницы спущу под зад коленкой! Скотина. Вот убил бы ее. Я ей говорил: что такое сделаешь - убью. Она меня знает.

- Пошел ты к черту, - посоветовал я, лег, отвернулся.

- Нет, я такой, я пополам не делюсь, - с удовлетворением в голосе продолжал Федя. - Или люблю, или ненавижу. А если ненавижу - ты хучь режь меня!

Я не откликался.

- Тут интересного зверя показали из мира животных, - начал было Федя.

Но продолжать не стал. Пошелестел газетой "Красная звезда". Доел салат.

- А почему это я хороший человек? - спросил он наконец. - И про Олю эту... из-под колес... откуда знаешь?

- Был у меня, Федя, сон, - отозвался я, лежа на боку, спиной к Феде. Будто сидишь ты с Богом и с Аллахом, и они всю твою жизнь перебирают. И выясняется, что ты все-таки человек-то хороший.